20 нобелевских лауреатов

Академическая профессура России — сообщество с высокой самооценкой, формирующееся на фоне низкой конкурентоспособности по целому ряду областей. Так его характеризует в своей статье проректор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) Мария Юдкевич. Могут ли российские университеты стать мировыми лидерами с такими сотрудниками, или единственный их выход — привлекать ученых из-за рубежа?

— Лет 5-6 назад, когда обсуждалась идея создания в России исследовательских университетов, приводились данные, что наукой в вузах занимаются около 20% преподавателей. По вашим оценкам, за прошедшие годы ситуация как-то изменилась?

— Я думаю, эта доля возросла. Но даже те, кто занимается наукой, имеют высокую преподавательскую нагрузку. Таковы нормативы в российских вузах. Времени действительно остается мало. Плюс плохая обеспеченность ресурсами. Речь в данном случае не только о лабораторном оборудовании, но и о доступе к базам данных, к информационным ресурсам. У большинства вузов просто нет подписок на электронные версии ключевых журналов.

Сегодня многое зависит от самого университета. В нашем, например, проводится достаточно жесткая и планомерная политика, связанная с вовлеченностью преподавателей в научные исследования. Сотрудник просто не пройдет очередную аттестацию по конкурсу, если у него не будет хотя бы нескольких публикаций за определенный период. Происходит существенное обновление профессорско-преподавательского состава — мы вынуждены расставаться с теми коллегами, которые не публикуются.

— Есть ведущие ученые, которые совершенно не умеют излагать свои мысли, читают очень скучные лекции. А есть обычные преподаватели, которые сами не достигли значительных научных результатов, но при этом настолько могут увлечь своей темой студентов, что остается только восхищаться. Как не распрощаться с блестящими лекторами?

— Здесь надо учитывать уровень образования. В бакалавриате преподаватель вовсе не обязательно должен быть гениальным ученым. Важно, чтобы он хорошо и доходчиво объяснял студентам предмет. А вот в магистратуре происходит подготовка к исследовательской деятельности. Здесь нужны носители знания, а не просто ретрансляторы. Пусть даже не все из них могут быть выдающимися лекторами, но и лекции, кстати, — не единственная форма обучения. Сейчас, когда все большее распространение будут получать онлайн-курсы, важным элементом обучения в университете станет не лекция, а работа профессора со студентами в рамках проектов, решения исследовательских задач и т.д. Поэтому принципиальный вопрос — умеет ли сам профессор проводить исследования, вовлечен ли он в научную деятельность или только читал о работах других и просто их пересказывает.

Для тех преподавателей, которые не занимаются наукой, у нас есть специальные контракты, которые подразумевают отсутствие обязательств по публикациям, зато более высокую преподавательскую нагрузку.

— Уровень зарплаты у них ниже, чем у исследователей?

— У нас уже почти десять лет действует разветвленная система академических надбавок. Публикующиеся преподаватели могут удвоить или утроить свою заработную плату по сравнению с базовой, которая в среднем составляет 30 тысяч рублей. Надбавка первого уровня за публикации — 35 тысяч, второго — 60 тысяч. Некоторые надбавки за высококлассные публикации, мы их называем «за вклад в научную репутацию университета», назначаются на два года, чтобы у профессора была возможность спокойно подготовить еще одну достойную работу. В отличие от исследовательской деятельности, которая меряется публикациями, преподавательскую непонятно, как измерять.

Для себя мы решили проводить выборы лучших преподавателей семинарских занятий и лекционных. Делается это раз в году — голосуют студенты. Преподаватели, набравшие больше всего голосов, получают ежемесячные надбавки, которые выплачиваются целый год. И такие же надбавки получают те преподаватели, у кого студенты стали лауреатами нашего конкурса научных работ.

— Вузы, которые выиграли в конкурсе по повышению международной конкурентоспособности и взяли на себя обязательства выбиться в топ-100 мировых рейтингов, делают ставку на привлечение иностранных ученых. Это вполне понятно. Приглашаются ученые с именами, у которых есть рейтинговые публикации. Но насколько это оправдано в отдаленной перспективе?

— Я бы скорее ставила вопрос так: «Насколько оправдана покупка публикаций?» Не оправдана. Если привлекать иностранных коллег или коллег с существенным опытом работы за рубежом только для того, чтобы в своих работах они ставили affiliation наших университетов, то это путь, ведущий в никуда. Когда люди уедут, у нас ничего не останется.

Наш университет занимается международным рекрутингом. Чтобы быть успешным в глобальном академическом сообществе, надо иметь отличную квалификацию и делать хорошие исследования. Но вместе с тем нужно еще знать правила игры. А именно — как публиковать результаты, как строить каналы коммуникаций, как писать так, чтобы тебя понимали, читали и хотели с тобой взаимодействовать. В изоляции это делать очень сложно. Соответственно, приглашенные коллеги очень много работают с нашими сотрудниками, обучая их и методикам исследований, и научной этике, и вообще поведению в академическом пространстве. Лучшее обучение — это передача опыта в совместных проектах.

Мы рассчитываем, что в ближайшие годы в университете будут работать около 30% сотрудников, конкурентных на международном рынке. Это могут быть и наши профессора, которые добились такого уровня, и приглашенные. Например, на факультете математики эта задача уже решена практически на 100%. А на некоторых факультетах мы только начинаем движение.

— Как вузовские коллективы реагируют на привлечение сторонних профессоров? Не служит ли для них это дополнительным демотиватором — в связи с разницей в зарплатах, условиях работы и т.д.?

— На первом этапе, конечно, отмечается некоторая социальная напряженность. Особенно в ситуациях, когда мы нанимаем молодых людей, только вышедших на рынок. За счет чего это сглаживается? Во-первых, профессора одного уровня — и российские и приглашенные — имеют приблизительно одинаковый доход. У нас нет такого, что люди, соответствующие одному уровню, получают разные заработные платы только за счет того, что один где-то поучился и получил формальную корочку, а другой нет. Во-вторых, в какой-то момент сотрудники понимают, что кооперироваться с ведущими учеными гораздо выгоднее, чем враждовать или просто не замечать их.

Потому что многие люди, не имеющие, например, опыта публикаций в зарубежных журналах, не могут адекватно оценить свой уровень. Получая письмо из редакции о том, что работа не годится (а это нормально — 90% всех журналов в ответ на 90% всех работ так и пишут), они решают, что надо все забросить, что идеи у них плохие и неинтересные и сделать с ними ничего нельзя. А когда приезжает коллега, смотрит эту работу и подсказывает, как ее можно исправить, то выясняется, что они не такие уж и плохие, и перспективы у них вполне есть.

— Если к 2020 году пять российских вузов все-таки попадут в топ-100 мировых рейтингов, как им дальше удержаться на завоеванных позициях?

— Стать университетом мирового класса и быть на вершине рейтинга — эти задачи связанные, но не совпадающие одна с другой. Можно купить 20 нобелевских лауреатов, и вуз на несколько лет выбьется в лидеры. Вопрос в том, насколько он смог изменить качество своей работы и превратился в организацию, устойчиво конкурентоспособную на мировом уровне. Рейтинг измеряет текущую ситуацию. Именно поэтому данная дорога — без начала и без конца. Это как бег по беговой дорожке. Если в какой-то момент ты останавливаешься, то вскоре окажешься на полу. То же самое и с рейтингами. Если мы хотим быть в рейтингах, это означает, что мы всегда должны двигаться с увеличивающейся скоростью. Потому что среди нынешней сотни лучших нет ни одного университета, который хотел бы сдать свою позицию.

— Сейчас формируется российская версия мирового рейтинга. Его авторы хотят создать альтернативу существующим рейтингам, которые ориентированы прежде всего на оценку исследовательской деятельности университетов в ущерб образовательной. Как вы относитесь к этой инициативе?

— На первый взгляд, это понятная идея. Хотя, с другой стороны, университет мирового класса — это в первую очередь лидер по производству знания. Да, в некоторых случаях это делается с неким возможным, потенциальным ущербом для образовательной функции. Тем не менее, если говорить про рейтинг университета мирового класса, там просто по определению делается упор на исследования. Качество образования, качество преподавания оценить очень сложно. Я проведу простую параллель, чтобы было понятно, что это все очень неоднозначно. Какая школа лучше? Школа в хорошем, престижном районе, которая набирает сильных детей интеллигентных, богатых родителей, и после ее окончания все выпускники поступают в ведущие вузы? Или школа, которая собирает детей-беспризорников в каком-то криминогенном районе и добивается того, чтобы ни один ребенок не совершил правонарушений и в конце 9-го класса каждый из них получил аттестат о среднем образовании?

— У них разные задачи.

— Вот именно. Поэтому говорить о «качестве образования» очень сложно. Мерить его по зарплатам — неблагодарное дело. Мерить его по трудоустройству — то же самое. По ЕГЭ — это отличный инструмент для оценки селективности вуза, но это данные на входе, а что дальше происходит со студентами?

Я не уверена, что такие рейтинги вузов возможно составить. И уж тем более международные рейтинги. Наука не имеет границ. Образование, до тех пор пока у нас нет полностью глобализированного рынка труда, когда человек реально рассматривает свои карьерные перспективы на всем «шарике», имеет существенные национальные границы. Поэтому в глобальном образовательном рейтинге для меня довольно много вопросов.