«Неприятные рейтинги нам вдвойне полезны»

Ректора национального исследовательского университета Высшая школа экономики Ярослава Кузьминова нередко называют реальным автором реформ российского высшего образования. Вуз Кузьминова, в составе которого работает Институт образования, активно изучает эту сферу. Сам ректор регулярно выступает с разнообразными смелыми инициативами — например, недавно он предложил заставить победителей олимпиад сдавать при поступлении в университет ЕГЭ по профильному предмету. «Лента.ру» поговорила с ректором Вышки о том, какие изменения произошли в 2013 году в вузе — и в отечественном высшем образовании в целом.

По мнению Кузьминова, главная цель высшего образования — подготовить человека, успешного в карьере. Начатые реформы к 2020 году — при удачной реализации — должны свести к минимуму сферу «псевдообразования», повысить финансирование учебного процесса, изменить структуру вузов (в частности, должны появиться вузы общего высшего образования для «неопределившихся» студентов), сократить число обязательных курсов, увеличить долю преподавателей-исследователей и перевести заочное образование в онлайн. Рассуждая в беседе с «Лентой.ру» об идущих и грядущих преобразованиях, Кузьминов заявил, что не считает себя «серым кардиналом» в российском образовании.

«Лента.ру»: В этом году вступил в силу новый закон об образовании. Что он изменил в жизни Высшей школы экономики?

Ярослав Кузьминов: Закон позволил иметь в составе вуза подразделения, реализующие программу общей (средней) школы. В «Вышке» появился лицей. Это профильные 10-11-е классы, в которых предпрофессиональные курсы читают ученые разных факультетов: школа для старшеклассников, где мы пытаемся создать предпрофильную подготовку. Новый стандарт старшей школы позволяет иметь до 10-12 часов «профиля» в неделю, это необычно много для довузовской подготовки. Зачем все это? Цель двоякая: со стороны государства и города — повысить качество старшей школы (преподаватели вуза в среднем сильнее и интереснее для школьников), а со стороны университета — создать ядро профессионально ориентированных студентов, которым интересна именно философия, именно психология, именно электроника. Я надеюсь, что в ближайшем будущем все приличные вузы будут создавать лицеи, тогда у нас будет гораздо лучшая старшая школа.

Вторая новелла — закон исключил обеспечение общежитиями из состава образовательных услуг. Последствия этой меры, по моему мнению, могут серьезно ограничить главный позитивный эффект ЕГЭ — возросшую образовательную мобильность студентов. Доля иногородних студентов в Вышке увеличилась почти до половины, и мы не хотим от этого отказываться. По крайней мере в этом году мы отказались от повышения платы за общежитие, и мы будем стремиться, чтобы для лучших студентов, за обучение которых платит государство, не было бы финансовых препятствий к обучению в Москве и Питере.

Третья — можно засчитывать «чужие» курсы и «чужие» дипломы. Будет облегчено наше взаимодействие с западными университетами.

— Как вы относитесь к идее бакалавриата по Liberal Arts?

— С сочувствием. Liberal Arts — это то, что сейчас называется общее высшее образование, нормальное высшее образование для человека, который профессионально не определился. Оно, безусловно, нужно. Более того, я думаю, что для значительной части студентов сейчас нужно именно это. Но я сомневаюсь, что оно нужно в «Вышке» или в других исследовательских университетах. В чистом виде вводить у себя Liberal Arts мы не собираемся. Образно говоря, это будет слишком дорогое для государства «свободное образование». А вот модель свободного выбора трети или даже половины курсов — вводим. Но профессиональное ядро программы сохраняется.

— Вы неоднократно говорили, что школа в России — более короткая по продолжительности, нежели в других странах. Соответственно, высшее образование должно как-то это восполнять.

— Оно не только должно, оно и восполняет. У нас в стране две трети студентов учатся в основном первый-второй курс, пока идут общеразвивающие предметы, а не инструментальные. Потом устраиваются работать. Это и есть Liberal Arts, просто это Liberal Arts в одеждах пятилетнего производства инженера-технолога. Это, на самом деле, и смешно и грустно. Нам надо все-таки чаще читать сказки, например, про голого короля.

— Вас часто называют главным идеологом реформ, которые происходят в российском образовании. Насколько вообще лично Вы и Высшая школа экономики в целом способны влиять на политику Минобрнауки, на то, что происходит в стране с образованием?

— Я думаю, мы способны влиять так же, как и всякие активные люди. У нас некоторые товарищи так привыкли сидеть и ничего не делать (или «выживать», поругивая начальство), что отвыкли от нормальных проявлений активности и воспринимают их как карьеризм или роль серого кардинала. Вышка — пионер новых решений в образовании и коллективный исследователь образования и науки. Вот это реально наша роль, наши амбиции.

Мы ни кем не стояли и не стоим, ни за [бывшим министром образования и науки Владимиром] Филипповым, ни за [бывшим министром образования и науки Андреем] Фурсенко, ни за [министром образования и науки Дмитрием] Ливановым. Это самостоятельные политики и эксперты. У них есть свои идеи, они нередко близки с нашими, но и не только с нашими, кстати говоря. Но министры всегда слушают значительно более широкий круг мнений, чем мнение «Вышки». Я не готов нести ответственность ни за чужие лавры, ни за чужие ошибки.

Если у нас при этом возникает предложение, как скорректировать политику, мы чаще всего делаем его публично, а не в кулуарах. Мы используем разные площадки, Общественную палату или Ассоциацию ведущих вузов, например.

Я в последние годы стараюсь наши инициативы, если это серьезные, крупные инициативы, сначала заявлять публично, а уже потом обсуждать с начальниками. Мне кажется, что наша образовательная жизнь вполне дозрела для того, чтобы ее «драйвером» была образованная часть населения. Это далеко не так в целом ряде других отраслей (например, в здравоохранении), но в образовании это так, и это наше огромное преимущество.

— А в чем, по-вашему, конечная цель высшего образования?

— Высшее образование должно обеспечивать успешную карьеру человека. Есть такое понятие — человеческий капитал. Это оценка капитализированного дохода человека, то есть, сколько ты будешь зарабатывать. И высшее образование как раз связано с понятиями карьеры и человеческого капитала.

— Насколько сейчас высшее образование способствует карьере?

— Оно способствует карьере, без всякого сомнения. В городской экономике ты обязан иметь высшее образование, иначе у тебя не будет никакой карьеры. Исключения можно буквально по пальцам пересчитать.

— К чему должны привести реформы (если все получится)? Ради чего работают реформаторы?

— Реформа высшего образования при удачном воплощении могла бы принести к 2020 году несколько важных результатов. Первый — высшее образование получают все, кто хочет и способен учиться, потому что сейчас высшее образование получают все, кто хочет получить бумажку. Второй — базовое бюджетное обеспечение в расчете на студента должно быть увеличено раза в два. Где-то минимум до 160-200 тысяч рублей в год, с учетом инфляции (это, кстати, достаточно реалистичное предположение, учитывая демографию и указ о повышении зарплат преподавателей). На такие деньги уже можно нормально учить.

Третье, вытекающее из второго — сфера псевдообразования должна сжаться до минимума. Оно должно уйти с уровня целых институтов на уровень отдельных случаев, когда плохой преподаватель и плохой студент находят друг друга. Такое в любой стране есть, но это не система. Четвертое — выделится группа университетов, которые будут конкурентоспособны на мировом уровне. Их должно быть примерно 50 — это минимум для такой большой страны, как Россия. И они должны охватывать почти все отрасли знаний. Сегодня в составе отобранных «для вхождения в рейтинги» университетов — ни одного медицинского, ни одного аграрного, ни одного транспортного.

Пятое — должна быть новая структура вузов, предполагающая в том числе вузы общего высшего образования, которые в значительной степени финансируются за счет тех, кто учится. Они есть и сейчас, но они должны перестать мимикрировать. Должны появиться — как в других странах — «университеты прикладных наук», готовящие людей культурных, с высокой самооценкой — для работы руками, для работы квалифицированными исполнителями. Вузы прикладного бакалавриата. И должны быть классические и технические университеты, которые не всегда являются исследовательскими «в целом» (например, в регионах, где недостаточно финансирования), но где происходит какая-то движуха, где появляются новые идеи, возникают молодые команды. Часть уезжает, часть там карьеру делает. Такой подлесок.

Следующее, — шестое, да? — должна быть новая структура образовательных программ, соответствующая мировой. У нас сегодня перегруженный учебные планы — 25-28 аудиторных часов в неделю, шесть-восемь предметов одновременно. Студенты могут освоить это чисто формально, зато времени для самостоятельной работы, для глубокого изучения ключевых вещей не хватает.

Затем — преподаватель должен быть исследователем. Это самое сложное. Я даже аккуратно скажу: хотя бы половина преподавателей вузов к 2020 году должна стать исследователями. Сейчас меньше 20 процентов ведут исследования. А преподаватель должен быть включен в глобальное сообщество, владеть языками, — и зарабатывать как менеджер.

И наконец, это массовое распространение онлайн-курсов. Я думаю, что к 2020 году в России половина всех курсов будут MOOC (массовые открытые онлайн-курсы, Massive Open Online Courses). Они должны вытеснить старые конспекты, и это должно полностью заместить, в идеале, нынешнее заочное образование. У нас в России половина студентов — заочники.

Высшая школа экономики стала одним из первых российских вузов, выложивших свои курсы на Coursera - крупнейшей (изначально американской) платформе для MOOC. В поддержку онлайн-образования последнее время высказываются в том числе представители Министерства образования и науки: в октябре замглавы ведомства Александр Климов заявил, что как минимум 20 процентов курсов в вузах должны перейти в онлайн.

— Как очное образование должно соотноситься с онлайн-курсами?

— Они должны вытеснить от трети до половины общих курсов, которые читаются в университетах, даже в хороших. Вышка будет ежегодно обновлять список открытых курсов западных университетов, которые, если ты их сдал, засчитываются как курс, прослушанный у нас. Года через два-три будет следующий этап эволюции, когда университеты поймут, что это вообще колоссальный ресурсный источник: объявляешь, что у тебя есть матанализ или линейная алгебра, экономическая теория и философия, и указываешь онлайн-курсы, которые нужно одолеть, подкрепляешь их обобщающими семинарами с обсуждением квалификационных работ, индивидуальными консультациями. Тогда ты можешь уволить часть тех преподавателей, которые научно непроизводительны, и сэкономить бюджет — инвестировать его в исследования, в привлечение действительно крупных ученых. Это перенесет фокус университета на научную работу и на работу со старшекурсниками.

На самом деле эффект очень похожий на то, что было в момент появления печатной книги. Раньше образованные люди чем занимались? Они все сидели, переписывали. А тут, поскольку вместо длинного ряда монахов-писцов появился один ремесленник с типографской машиной, то бывшие монахи-писцы начали что-то новое сочинять, началась церковная революция, как вы знаете, и вообще, Возрождение началось.

— А какое место в образовании должны занимать открытые лекции?

— Это место не в образовании, а в культуре, я считаю. В культуре мы расширяем свой кругозор, не ставим перед собой необходимости изменяться. В культуре вы можете расслабиться, в образовании вы должны сосредотачиваться. И эти открытые городу лекции, которые проводит Вышка, — это попытка науки въехать в мозги наших с вами сограждан через дверцу, которую они приоткрывали совершенно не для этого. Такое образование как часть культурного потребления.

— В этом году мониторинг эффективности вузов был изменен и дополнен. В частности, добавился критерий трудоустройства. Но вы неоднократно говорили, что важнее всего измерять зарплату выпускников. Почему?

— Потому что это объективный показатель того, что делает вуз. У нас нет измерения качества выпускников, их человеческого капитала. Мы договорились с Федеральной налоговой службой о пилотном проекте по нескольким десяткам вузов, а через год, может быть, сделаем общенациональную систему измерения.

— Мы — это Высшая школа экономики?

— Нет, там несколько участников: Вышка, РАНХиГС, Союз ректоров и другие — все разом заинтересовались этим делом и объединили свои усилия. Я договорился с [главой ФНС Михаилом] Мишустиным. Мы им передаем данные по выпускникам, по каждой специальности каждого вуза — у них всех же есть ИНН. В ФНС ищут их, обрабатывают и в обезличенном виде передают данные для анализа в Рособрнадзор или Минобрнауки.

— В свое время вы говорили о некоем условном вузовском ЕГЭ. Что произошло с этой идеей?

— Она сейчас впрямую не реализуется. Я могу догадаться, почему. Дело в том, что у нас доля выпускников, которые не знают даже основ своих наук, еще слишком высока. И как только дело доходит до реализации — люди боятся политической ответственности. Если мы проведем ЕГЭ для выпускников экономических факультетов и увидим, что они не владеют основами статистики, не владеют эконометрикой — в лучшем случае, они знают начало бухгалтерского учета и начальный курс экономической теории («на картинках»)? А если их будет 90 процентов? А если будет пусть даже 60 процентов? Это политическая проблема, государство не готово с ней сталкиваться.

По всей видимости, будет более мягкий путь — добровольная аккредитация образовательных программ, которая будет включать измерение остаточных знаний выпускников. Ее будут проводить профильные ассоциации ведущих вузов.

— Аккредитация в том виде, в каком она существует сейчас? Или дополнительная?

— Дополнительная, конечно. Я думаю, что сначала она будет совершенно добровольная. Потом она будет тоже совершенно добровольная, но министерство, например, объявит, что без этого бюджетных мест не дадут. А потом аккредитацию не дадут без этого. Смысл в том, чтобы сделать это постепенно. Это можно сделать лет за семь, а потом вводить ЕГЭ для выпускников. Поэтому получается вот такое постепенное, усиливающееся давление. Большинство граждан не должно почувствовать, что на них рухнуло небо.

— Другая важнейшая тема 2013 года — международные рейтинги вузов. Собственно, Высшая школа экономики получила грант как раз на повышение конкурентоспособности. Насколько объективно могут эти рейтинги оценивать качество образования в вузе?

— Я бы сказал, что качество образования прямого отношения к глобальным рейтингам не имеет. Шанхайский рейтинг жесткий, там проверяемые показатели: например это нобелевские лауреаты, которые окончили твой вуз. Timеs — более мягкий рейтинг, там есть оценки, а не факты. QS — еще более мягкий, он включает в себя оценки востребованности выпускников, признание этого вуза в сообществе. Но какого рода у них есть негативные стороны? Дело в том, что это во многом рейтинг мнений (рейтинг известности). С одной стороны, это, наверно, возможно. А с другой стороны — это мнение участников англоязычного образовательного сообщества.

Нет речи о каком-то заговоре. Мы в этом сообществе будем отставать просто потому, что в России гораздо меньшая доля хороших ученых вовлечена в глобальное сообщество, печатает результаты в англоязычных журналах. Можно к этому относиться как к несправедливости. А можно к этому относиться как к задаче, которую мы должны решить. Я предпочитаю второй вариант: совершенно очевидно, что включенность в глобальное сообщество есть плюс, а не минус. Профанация может быть везде, нельзя абсолютизировать рейтинги, но они полезны. И неприятные для нас рейтинги нам вдвойне полезны.

— В чем же тогда их главная польза? В стимулировании вузов?

— В стимулировании, в насильственной глобализации.

— Кроме рейтинга как-то можно стимулировать глобализацию?

— Как вам сказать? Мы этим давно занимаемся. До всяких рейтингов. Поэтому мы в рейтинги попали. Мы в 90-е годы формировались на основе синтеза европейской и советской академической традиции, поэтому изначально Вышка чувствовала себя частью не только российского, но и глобального сообщества. А вузу, который целиком вышел из советской шинели, довольно сложно перестроиться. И если не требовать глобализации, как Петр резал бороды и выворачивал кафтаны, то будут воспроизводиться и плохие черты отечественной системы. Во-первых, это провинциализм, когда люди не читают ничего на нерусском языке или не читают ничего, кроме статей, где на них конкретно ссылаются. По большому счету, это псевдонаука, хотя люди об этом могут искренне не догадываться. Во-вторых, это инбридинг — когда вузы в основном нанимают собственных выпускников. В-третьих, чрезмерная специализация, ограничивающая кругозор и профессиональную мобильность. В-четвертых, отсутствие выбора, «колея» предписанных сверху предметов — в итоге закончившие вуз люди тоже не умеют выбирать.

— А опасности глобализации есть? Будут утрачены хорошие стороны отечественной традиции, если таковы есть?

— Есть. Я считаю, что хорошая сторона отечественной традиции — неприятная, но полезная — это очень жесткая система обучения. Вот когда сюда приезжают западные коллеги, они все ахают знаете над чем? «Какой же у вас дикий дропаут [число отчисленных студентов]! Так же нельзя жить! Это же негуманно!»

— При этом, из гуманитарных вузов, даже с гуманитарных факультетов МГУ, вылететь почти невозможно. В том числе потому, что финансируется каждый студент. Вузу невыгодно выгонять студентов.

— Ливанов пытается изменить эту ситуацию. Он пытается сейчас оторвать финансирование вуза от количества студентов: ты получил деньги и тебе будет достаточно этих денег на год, два. Тебе не будут их срезать. Пока в это дело не поверили. И, наверное, правильно, что не поверили. Мало ли что министр там говорит. Есть его финансисты, которые действуют по-другому, но я думаю, что если он будет достаточно настойчив, то это будет хорошим сигналом в системе.

— Мы говорили о хороших сторонах отечественного образования, которые могут быть утрачены с глобализацией...

— Первое я вам назвал. Второе — фундаментальность. Мы даем больше курсов, которые показывают детали. Западная, англо-саксонская традиция очень инструментальна. Она исключает вещи, которые непосредственно не нужны. А вот в российской традиции есть большой объем необязательного знания, назовем его так. Это то, что тоже формирует бесплодного российского интеллигента. А я к нему отношусь трепетно. Хочу, чтобы он сохранился.

— Выходит, англо-саксонская традиция как раз лучше соответствует тому, чтобы готовить человека, успешного в карьере?

— Да, вы правы. Но просто он скучный — и девушки его не будут любить.

— Как зарабатывает Вышка?

— У нас есть три основных сектора. Платные студенты, дополнительное образование, прикладные НИОКРы и экспертно-аналитическая работа. Почти нет вузов, которые настолько гармонично были бы представлены на всех трех рынках, как Вышка. РАНХиГС, наверное. Я хорошо понимаю, что это не ответ для технарей или классиков.

— А как вообще должно быть устроено финансирование вуза?

— Должно быть так, как сейчас у нас. Процентов 40 денег — зарабатываем сами. Это максимум того, что должен вуз зарабатывать. У нас сейчас плохие перспективы заработка на всех трех рынках, которые я перечислил. Причем не только для Вышки, но и для всех вузов. Первое — это платные студенты: у нас демография сжимается, а количество бюджетных мест остается, этот рынок почти исчерпан. Прикладные НИОКРы у нас монопольно финансируются или государством, или госмонополиями — из-под палки. Спрос со стороны частного сектора почти равен нулю. И дополнительное образование — тоже плохой рынок. У нас одна из самых больших долей обучающихся на основных программах высшего образования в мире. И у нас одна из самых маленьких долей обучающихся на дополнительных программах. Причина та же самая — экономический застой, отсутствие серьезной конкуренции на рынке продукции и на рынке труда. Конкуренция — это основной двигатель инноваций. Просто так, за здорово живешь, меняться никто не хочет.

— Как вы относитесь к инициативе Путина учитывать при поступлении еще и итоговое сочинение в дополнение к ЕГЭ?

— Я считаю, что эта инициатива скорее хорошая, чем плохая. Мы до этого предлагали несколько иной вариант. Общественная палата предлагала заменить ЕГЭ по русскому — сочинением по литературе или по истории на выбор человека. Да, возвращается субъективность экзамена. Но главное, чтобы эта субъективность не носила направленного характера, чтобы это не была субъективность в чью-то пользу, как часто бывает и в школе, и в вузе.

— Вы выступали с инициативой, уже поддержанной Минобрнауки, чтобы победители олимпиад сдавали ЕГЭ по профильному предмету. Как вы относитесь к сложившейся системе олимпиад?

— Это очень важное дополнение к ЕГЭ. Мы были среди тех, кто предложил систему олимпиад, и мы исключительно позитивно относимся к ним. А инициатива моя состояла в том, что мы, организаторы олимпиад, должны дать некоторый сигнал обществу, что мы понимаем сомнения людей в том, что в олимпиадном движении нет прорех, что там нет субъективности, что там нет помощи своему человеку. Это вот такая элементарная предохранительная мера.

— Олимпиада — одна из возможностей работать с одаренными детьми. Как, по-вашему, должна быть организована работа с талантливыми детьми еще на уровне школы?

— Современная школа не рассчитана на работу с талантливыми детьми. Она слишком ориентирована на универсальную программу. Мне кажется, что если мы будем развивать лицеи при ведущих университетах, это и будет системная работа с талантливыми детьми. Вторая часть работы с талантливыми детьми — лидерские и авторские школы, хотя они далеко не всегда фокусированы на этом.

Мне кажется, у нас в стране, в принципе, неплохая система работы с талантливыми детьми. Но у нас плохие гарантии того, что талантливый человек из неприспособленной семьи будет иметь возможность для реализации своего таланта: у проклятых капиталистов давно уже устроено так, что любые элитные платные заведения обязательно имеют 15-20 процентов бесплатных мест для латиноамериканцев, для иммигрантов, для детей с низким уровнем образования родителей. Вот это нам надо научиться делать.

— А как бороться с фальсификациями ЕГЭ?

— Если говорить о фальсификации ЕГЭ, надо просто вводить более нормальную систему защиты заданий, систему уголовной ответственности за мошенничество, формировать соответствующую судебную практику. Мы потеряли год при прежнем руководстве Рособрнадзора.

— Вы же упоминали еще и создание открытой базы данных результатов ЕГЭ.

— Мы рассчитываем, что такая база будет создана в ближайшее время. Надо внести изменения в законодательство. Есть положение о защите персональных данных, и сегодня есть абсурдная ситуация, когда человек может видеть количество людей с равными ему баллами на сайте вуза, куда он поступает, но он не может видеть, сколько вообще в России людей с такого рода баллами, и куда они отнесли документы. Вот это, мне кажется, должно быть полностью прозрачно для всех. К персоне это не имеет никакого отношения, потому что в базе может не быть фамилии, а может быть идентификационный номер.

— То есть, условно говоря, будет создана база, с помощью которой будет видно, сколько людей получили 100 баллов по истории?

— Да, потому что пока абитуриент ориентируется не на конкурс, он ориентируется на проходной балл, ты можешь вычислить по прошлому году — куда тебе имеет смысл поступать. В этом году на четыре балла был выше средний балл, чем год назад, и масса людей в итоге промахнулись и не своей волей оказалась на платных отделениях. Надо открывать базу данных результатов еще до поступления, тогда абитуриентам будет легче понять, в какие вузы отдавать свои документы. Я не знаю того, кто против этого решения. Просто все боятся, что вот есть закон [о защите персональных данных], как же мы этот закон будем сейчас преодолевать?

— Высшая школа экономики все больше и больше разрастается. Появляются новые факультеты, новые институты. Как удается следить за качеством учебного заведения?

— У нас есть несколько инструментов. Во-первых, новые факультеты формируются людьми, встроенными в международное академическое сообщество и предлагающими новые программы. Второе — мы делаем регулярный аудит, формируем международные команды экспертов из ведущих университетов мира, которые приезжают оценивать качество нашего образования, качество научной работы. Третье — у нас есть, наверное, самая развитая в России система опроса студентов. У нас есть внутреннее социологическое агентство, которое регулярно опрашивает студентов о любых деталях. И у нас есть выборы лучшего преподавателя. Мы смотрим, как распределяются голоса студентов. Если на каком-то факультете отмечаются только преподаватель английского языка и философии, то есть — своих не отмечают, это тоже некоторая лакмусовая бумажка.

Один важный инструмент мы сейчас только будем формировать. Это система обратной связи от работодателей и выпускников. Мы сейчас будем проводить регулярные семинары, исследования по каждому факультету, по каждому управлению — каких компетенций не хватает студентам и выпускникам. Как надо изменить образовательную программу, какие претензии к нашим выпускникам, что мешает их карьере со стороны тех, кто эту карьеру определяет

— Изменится ли что-нибудь в жизни «Вышки», когда в апреле должность ректора перестанет быть выборной и станет назначаемой? Я так понимаю, это по закону касается всех вузов, которые подчиняются правительству.

— Нет, это касается тех вузов, которые выиграли в конкурсе [на повышение конкурентоспособности] «5-100». Условия участия — это назначение ректора, международный консультативный комитет и переход в автономку. Из вузов правительства в состав таких вузов вошла только Вышка. Поскольку мы уже автономное учреждение, наши изменения ограничились назначением ректора.

— Ну так повлияет ли это как-то на жизнь вуза?

— Думаю, что нет. Вышка — это огромная интеллектуальная корпорация, пять тысяч ученых, старых и молодых, ее жизнь уже давно не зависит от какого-то одного человека. Мы хорошо научились самоуправлению на уровне факультетов, институтов.

Беседовала Анна Попова