Рассказывают ветераны. Историю рассказала Cенюшкина Светлана Антоновна, 1936 г. р., председатель Совета ветеранов

Когда я узнала, что пришла война, мне было 5 лет. Я отдыхала у бабушки в Брянской области, в городе Людиново. Сейчас это Калужская область. С нами жил мамин брат, он работал инженером на большом заводе. 

Мы были недалеко от боевых действий. Нам дали два дня, чтобы всё сделать и уехать. Срочно всё собирали. Помню, как мы закапывали какие-то вещи в землю. Выезжали вместе с местным заводом, так как дядя был ответственным. Бабушка, я и два моих брата. 

Эшелон был похож на телятник. Спать приходилось на полках в три этажа. В дорогу напекли «замки» - так у нас в провинции назывались мягкие пряники - этим и питались. Мы поехали в Куйбышевскую область, на Волгу. По дороге нас бомбили, какие-то составы рушилисьа, возле Вязьмы эшелон и воовсе разгромили. Нас выселили. Прямо на пустом берегу - повсюду лишь терриконы, где соль добывали. В итоге, мы добирались два месяца от Калужской области до Куйбышевской. Это помню, прямо как сегодня.

Мне около 6 лет. Многие уже выкопали землянки, прямо на берегу. Завод наш поселили в городе Сызрани, мы, как родственники дяди, получили маленькую комнату. Точнее, даже летнюю веранду в деревне Батраки. Было начало сентября, тепло. Жили вместе: бабушка, я, тётка, двое ребят, а дядя остался при заводе. Позже оказались в Сызрани, там уже прилично было, и много людей. Теперь мы жили в здании городского суда, там при нас проходило несколько заседаний. Помню, как судили женщину, та колоски какие-то собирала на поле, которыми она хотела накормить своих детей. Иными словами, жизнь была очень сложная и тяжёлая. Отец наш был на фронте, за это нам с братом давали суп - перловый с картошкой. Мы ходили с бидоном каждый день за ним. Так нас подкармливали, иногда даже давали второе. Когда отец стал командиром, нам выдали паёк: пряники, пакетики с сахаром. В конце войны уже были американские продукты: такие как ветчина, и шоколад.

Я пошла в школу в 7 лет. Поскольку училась хорошо, с 3 класса пошла помогать в госпитале - читала и писала письма для раненых. Я помню раненых. Кто без глаз, кто без рук. Жутко было. 

Госпиталь располагался рядом с нашим сараем, прямо во дворе, и там показывали картины - трофейные, не отечественные. Мы залезали на крышу сарая и постоянно смотрели их: «Девушка моей мечты», и другие фильмы какие-то хорошие.

Потом времена наступили тяжелые, было плохо с питанием. Помню, брат лежал в больнице с дифтерией. Сам он есть не мог, поэтому отдавал мне коржики - бросал в окно, и я всё доедала, потому что очень голодно было. Иногда работали на школу: нас отправляли собирать морковь, когда поля уберут машинами. Если что-то оставалось, то замороженные овощи можно было выкапывать для себя. 

Уже в 10 лет я стирала бинты для госпиталя. Мне поручали не самые грязные. Давали мне кусок мыла и ворох этих бинтов. Я хотела отказаться, мне не нравилось, а бабушка всегда говорила: «Да ладно тебе, от мыла всегда остаются кусочки, можно много чего постирать ещё и для себя». 

Был 1943 год. Хотя шла война, жизнь была очень активная. Мы ходили в дом Пионеров, выступали перед началом кино. Всегда показывали два сеанса в день. Собирали на площади раненых, кто мог ходить, солдатов, которых переправляли куда-то. Я читала стихи, гопак танцевала. Развлекали. А еще были кружки. Какая-то больная балерина из Московского театра вела танцы.

Детство было несмотря на то, что было трудно и голодно. Взрослые, конечно, все работали, а мы с бабушкой были. Как-то всё плохое тяжелое не замечалось. У взрослых было много проблем, а мы туда-сюда бегали, ягоды собирали, рыбу ловили. 

1944 год. С бабушкой смотрели, как немцев везли в Сталинград через Сызрань. Было холодно. Их привозили целыми составами. Проезжали мост, а потом вынимали замерзших, разбрасывали, прямо как дрова. Было так страшно почему-то. У них были шапки, которые натягивались на лоб, чтобы не было видно глаз. Мы смотрели на них.  Старшие кричали что-то, а мы молчали. Некоторым даже жалко было. Подружке моей, чья мама в госпитале работала, ей жалко было, ведь такие молодые ребята были.

Пленные ходили по домам, просили поесть, такие голодные, ободранные. Мы говорили: «Да нет, ничего нет. Мы сами с трудом едим, детей много». 

Однажды пришёл немец, за едой, а мы сами сидим – есть нечего. Он увидел семечки от тыквы и говорит: «Матка, семки! Матка, семки!». Бабушка моя набожная дала ему горсточку, а он прямо жевал их.  

Взрослые очень многим жертвовали. У меня было зимнее теплое пальто. Сшили из папиной шинели. Другой раз, на заводе давали пшено. Мякину обрабатывали на мельницах, и хозяева разрешали взять по маленькому мешочку красной шелухи от проса. Мы её мололи на мельницах и делали лепёшки, добавляя замороженную сладкую свёклу. Мне казалось, что это очень вкусно. Бабушка делала, и мы ели. Иногда готовили суп. Ели немного, по несколько ложек, потому что не из чего было варить. Когда весна пришла, стало полегче - варили крапиву, морковь, лебеду. Картошки, правда, не было, но щи и так хороши.

Как-то раз к нам залезли в дом жулики. Дядя на заводе травмировался, его лошадь прижала.  Ему вручили бутылку масла подсолнечного. Так радовались, что было масло в доме. В стеклянной бутылке самой обычной, без рисунков, без всего, как из-под водки. Мы выставили её на окно, и воры увидели. Ночь. Все спят, а у нас комнаты: в одной дядя спит, в другой – бабушка, я, двое братьев и двоюродный брат. Брат младший услышал и говорит: «Где-то скрипит что-то. Да так сильно!», - а бутылка стояла на кухне. Я тоже проснулась, разбудила бабушку, и бабушка кричит: «Ванька, где-то что-то скрипит!». Все повскакивали, на кухню, а там окно вырезали.  Только саму бутылку уронили, так торопились, и побежали, а за ними – мой дядя. Хорошо, она не разбилась, только горлышко отбилось. Вот такое яркое впечатление.

Второй раз нас обокрали весной. Мы пошли на кухню обедать и оставили открытым окно в одном помещении. Было это в том судебном доме, что в Сызрани.  Там теперь жили 7 семей - в секретарской, в зале заседаний и других служебных помещениях. Было очень много народу. В открытой комнате была разобрана постель, и молодой человек вскочил в окно на первом этаже и украл наше одеяло. Через некоторое время тётка увидела его на рынке. Она сразу, как увидела, вцепилась.  Она сама его сшила! Я была с ней на рынке. Такой визг был, не представляете, какая истерика!

Кругом цветы - майские праздники прошли. Мне 10. На улицах молодые люди, как Дядя Степа, в белых футболках. Это форма ГТО, спортсмены всегда ее носили. Ребята ходили с черными рупорами в руках. Ходили по центральной улице Советской и говорили: «Победа!». Война закончилась. Все выскочили из домов. Такая была толпа. Помню, было потрясающе. У нас салютов не было в маленьких городах, но рядом был Куйбышев – там салют был. Вечером смотрели на зарево. Многие люди погибли, у кого-то на фронте были сыновья. Все плакали. Все.

Первый День Победы мы слушали. Видеть ничего нельзя было, телевизоров не было. Нас вывели из школы. Черные динамики вели трансляцию на всех улицах.  На дворце Пионеров висел громадный прямоугольный рупор. Это было очень правильно организованно. Все были в одном месте. Чувств ни у кого не было. Люди почему-то плакали. Может, от радости. Не уверена. 

В 1949 году я приехала в Москву, учиться. Тут жила и моя мама, работала в отеле каком-то. В Москве я увидела первый ноябрьский парад. В те годы старшие классы, начиная с 8-го, обязательно ходили на демонстрации. Когда я заканчивала институт, всё это еще было обязательно. Причем я была комсоргом, и, не дай бог, если кто-то не пришел, только больных отпускали. Мы ходили на все парады, я видела Сталина. Всё это было очень торжественно. Жалко, что сейчас все не так проходит. Люди, которые выросли в советское время… Это дорогого стоит…

Важно, чтобы люди любили родину. Сейчас все просятся домой, из Америки, потому что там их не пускают в больницы,например, и прочее. Они стучат обратно. Честно говоря, мне не нравится, когда так легко бросают, уезжают, а чуть трудно – сразу назад. Я считаю, что дороже нашей земли ничего нет.