Рассказывают ветераны. Историю рассказала Стехина (Примакова) Людмила Ивановна

Родилась я 13 июля 1938 года, когда началась война, мне ещё не было трех лет. Воспоминания мои о военных годах не могут быть чёткими и конкретными, но первое, что приходит на память, я взлетаю к потолку и сильные мужские руки ловят меня и снова подбрасывают, мимо пролетает электрическая лампочка без абажура и так много раз. Возможно, и скорее всего, это был отец, которого я не помню, так как никогда его не видела. Мама говорила, что он участвовал в Финской войне, а потом, после небольшого перерыва, ушел на фронт и пропал без вести.

Нас у мамы осталось трое: брат – 1936 г.р., я – 1938 г.р. и младший брат, родившийся в августе 1940 года. Мама работала на Косинской трикотажной фабрике, которая выпускала красивые шерстяные кофточки и джемпера, а с началом войны стали шить бельё для армии. Когда фабрика праздновала 100-летний юбилей, примерно в 1978 году, был открыт музей, небольшая комната с образцами продукции, и там было представлено бязевое бельё, в котором воевали наши солдаты.

Фабрика была переведена на военное положение. Наши мамы жили на фабрике, работали, сколько хватало сил, спали на нарах, которые сооружали тут же в цехах. Мы, дети, жили в детском саду, который был недалеко от фабрики и изредка, почему-то всегда вечером, мама прибегала нас навещать. Когда фронт приблизился к Москве, наш посёлок Косино (теперь Москва) расположен на юго-востоке , т.е. позади Москвы и подальше от линии фронта, наш детский сад перевели в церковный подвал. Там были сделаны 2-х этажные нары по стенам подвала, но были кроватки. Брат, которому было уже 5 лет, вспоминал, что там бегали большие крысы и поэтому он спал на втором ярусе нар. Но я их не видела и не помню.

Зато я никогда не боялась мышей и вот почему. Как-то я была дома, по-видимому, болела, так как днём лежала в постели. Мама дала мне кусочек хлеба. Вдруг возле печки появилась мышка, и долго сидела, и смотрела на меня, а, скорее всего её привлек запах хлеба, ведь не только мы голодали, и им было нечего есть. Помню, я заплакала и сказала маме, что мышка просит у меня хлеба.

В церковном подвале было холодно, ведь уже наступила осень. Наш маленький братик простудился, заболел воспалением лёгких, лечение, видимо, было неважным и в январе 1942 года он умер. Я помню, как мама с бабушкой, которая жила в Перово, положили его на саночки и повезли хоронить в Люберцы на ближайшее кладбище, где и похоронили его в братской могиле (по рассказам мамы), потому что в мороз копать для каждого покойного отдельно, было невозможно, да и некому, и было принято такое решение.

О том, как было холодно в этом подвале, говорит и то, что когда приносили баки с горячей едой, то открывали крышку – пар бил в потолок и распространялся по помещению, что никого не было видно. Сколько мы прожили в этом подвале ни я, ни брат, не помним. Видимо, в декабре 1941 года, когда фронт отодвинулся от Москвы, нас перевели обратно в детсад, где мы жили постоянно. Помню, что иногда (как часто не могу сказать) мама вечером забирала нас домой, топила печку, грела воду и мыла нас в металлической ванне, потом мы ночевали все вместе, а рано утром она отводила нас в садик и шла на работу.

Не помню, когда мы стали приходить на выходные домой и у мамы отменили военное положение. Помню, что все свободное пространство возле нашего дома было вскопано и засажено картошкой, причем сажали глазками, а не целой картофелиной. И какая была радость осенью копать этот урожай и складывать в подвал. Кроме этого при фабрике было разбито подсобное хозяйство и осенью дядя Коля на лошадке развозил каждому определенную долю урожая, там был турнепс, брюква и картошка.

Также помню, как летом мама с другими женщинами работали на торфоразработках. Рядом с нами возле озера были большие залежи торфа и в войну, трудами наших мам отапливалась фабрика, столовая, детский сад и ещё немного выдавали торфа для отопления наших жилищ.

А какой это тяжёлый труд, стоя в воде вырезали лопатами брикеты торфа и складывали их на просушку штабелями.

После, когда мы уже были постарше, ходили на берег озера готовиться к экзаменам и эти так называемые окна, заполненные водой ямы, всегда напоминали мне время, когда мама работала с женщинами, а мы, малышня, крутились возле них и возможно мешали. Но нам так хотелось побыть рядом с мамами, которых видели мало.

Бомбежек я не помню, хотя рассказывали, что бомбы сбросили в озеро, посчитав его за аэродром, и деревья вокруг озера лежали веером от взрывной волны.

Помню панику в октябре 1941 года, когда немцы подходили к Москве, и как разоряли совхозный свинарник, находившийся в нескольких километрах от нас. Но осознала это только с возрастом, а тогда просто все бегали и кричали, а почему…

Мой старший брат, когда мы вспоминали детство, говорит, что всегда помнит чувство голода (кстати, я это слышала и от других наших ровесников), и потому никогда не оставляет ничего на тарелке до сих пор. Мне, слава богу, это чувство не знакомо. Видимо ребятам, растущим быстрее девочек, было тяжелее. Но хорошо помню, как мы все сидели возле кухни в ожидании обеда, видно чувство голода донимало.

Помню, как мимо нашего детсада проходили танки и один остановился прямо у нашего забора, видимо, что-то было с мотором, и танкисты хлопотали вокруг, а мы тоже бегали и кричали.

Всю войну руководство фабрики заботилось о нас, приходили праздники новогодние и мы получали подарки, где обязательно было два мандарина и конфеты.

А вот день Победы, когда объявили окончание войны, мы провели так. На фабрике устроили праздник, видимо, было застолье, все воспитатели и нянечки были приглашены. Они уложили нас спать, и все ушли из детсада на праздник, заперев двери. Ну, а мы, почувствовав свободу, повскакали из спальни, прильнув к окнам, и через стёкла видели отблески салюта.