Рассказывают ветераны. Историю рассказала Столярова Людмила Петровна

В 1941 году мне было 3 года. Мы жили в Москве в Старокирочном переулке, который возле метро Бауманская. Мой папа сразу ушел на войну, мы остались вдвоем с мамой. У нас была маленькая однокомнатная квартирка на последнем этаже, кухня два с половиной метра, не было туалета, не было ванной, дом был очень старым.

Когда война приблизилась к Москве -  немцы стали часто бомбить наш район - это не удивительно, потому что рядом был завод авиационных моторов и завод химической защиты «Сайдик». Было очень страшно, у  нас не было бомбоубежища в доме, поэтому мы бегали на станцию метро Бауманская,которая к тому времени была еще не совсем достроена, но спасаться, кроме неё было негде. Слава Богу, что такой период длился не очень долго и всё как-то утихло.

Я ходила в детский сад, который находился прямо во дворе, у нас была небольшая группа. Говорят, что дети маленькие, ничего не помнят, но верьте – не верьте, я до сих пор помню своих двух воспитательниц, Людмилу Викторовну и Наталью Павловну. До сих пор помню детский сад, ведь я его так НЕ любила! Нас пичкали рыбьим жиром, нам его давали по столовой ложке. И этот запах...до сих пор не могу есть селедку и все, что пахнет рыбой. 

 Еще у нас была соседка через этаж, ее тоже звали Людмила, мы с ней в один год и один месяц родились и ходили в один детский сад. Нам обеим мама вешала сумочку и говорила: «Все, что не доедите, все кладите в эту сумочку». Суп то не положишь и кашу тоже, а мы же не понимали, все равно все клали, все собирали.

Зима была жутко холодная. А мы, дети, все равно во дворе болтались, бегали, играли. Но было страшно очень, ведь к этому времени в Москве появился бандитизм. Помню, с Дальнего востока, мамина сестра с мужем приехали. Он на фронт уходил, и они приехали в Москву. Их прям около нашего дома ограбили. 

Я очень боялась, когда мама уходила и запирала меня одну. Я залезала в шкаф, потому что очень боялась жуликов (воров).  Когда мама приходила с работы она не сразу меня находила, но потом привыкла и уже знала, что я в шкафу пряталась. Уехать нам было некуда, мы все москвичи, а в деревне никто из родственников у нас не жил. Поэтому не от кого было ждать помощи. Мама уезжала менять вещи на еду, а я оставалась у соседки. Мы сидели, считали время, хоть считать пока не умели, но сидели в напряжении, все ждали, думали, приедет – не приедет. Когда мы готовили из того,что привозила мама, то даже свекольные и картофельные очистки не выбрасывали - из них делали котлеты.

  Папу ранило и контузило, он лежал в госпитале. После госпиталя на два дня приехал в Москву. До сих пор помню, такой квадратный кусок черного хлеба и на нем тушенка.  Это было незабываемо, этот вкус и ощущения, пробуешь и думаешь: «Господи, наверное вкуснее ничего и нет на свете». 

Мама, помимо работы сдавала кровь, потому что за это паек давали. Она его домой приносила, чтобы нас подкормить, потому что я тогда была скелет-скелетом (очень худенькая), волосы беленькие, сама до того синяя, как цыпленок за рубль семьдесят пять. Было очень тяжело, голодно было. Мы привыкли все как-то беречь, делить друг с другом, помогать.

Окончание войны объявили ранним утром, все еще спали. И тогда все люди, кто проснулся начали, кто в окно, кто во двор, кто в рубашке ночной, кто в чем, кричать, плакать и смеяться! А вечером был салют на Красной площади, и мама меня взяла туда с собой. Мы оттуда с ней еле выбрались, нас чуть не затоптали. Такое столпотворение, столько было народа! Все кричали, все плакали. Салют, который делали с помощью прожекторов был красивый.

 Потом уже папа вернулся, он был инвалидом войны, начал работать инженером - главным специалистом по газу. И как раз, когда он вернулся, мы переехали обратно в Малоказенный переулок, где родители жили до войны. (До сих пор не помню, почему нас переселили на какое-то время в Старокироченный переулок, который я уже упоминала). 

Парад я не видела как таковой, но мы видели, как немецких пленных вели на Красную площадь. Малоказенный и Большой Казенный переулки выходят на Земляной вал, мы стояли там и смотрели, как они огромной колонной шли по Садовому кольцу. И как ни странно, на них было так жалко смотреть, не было какой-то злости, не было, желания камнями их забросать. Думаешь: «Господи, за что ж они в каких-то лохмотьях, кто в чем был». На них было ужасно смотреть.

Я закончила школу в 1956 году.  Помню, меня в первый класс сразу не взяли, потому что я была очень маленькой и худенькой. Директор тогда посмотрела на меня и сказала, чтобы я еще дома годочек посидела, а то меня даже из-под парты не видно будет. Классы были очень большие, по 40 человек. В школе были родительские комитеты, моя мама тоже в нем участвовала. Они распределяли вещи для больших и сильно нуждающихся семей, им ботинки давали, какие-то пальто. Вы знаете, как-то все дружно жили. Всегда был полный двор детей. Мы много играли, были такие подвижные. Во двор выйдешь, там старые бабушки сидели, и дети вокруг бегали. Иногда пробежишь мимо какой-то бабушки и не скажешь «здравствуйте», так она потом маме: «Ася, а твоя Люся не поздоровалась, пробежала», мама скажет: «да как же, Люся, так можно, ты не проявляешь уважения к человеку, надо обязательно здороваться». Вот как-то так детей и воспитывали.

В школе тоже не как сейчас все было. Я вот посмотрела в тетради внука - сплошные каракули. А мы начинали карандашом, потом стирали, чтобы эту тетрадку потом снова использовать, урок чистописания был.  Еще у нас был урок рукоделия, учили, какие бывают швы, как кроить рубашки, кофточки, юбочки. Вот это мы все шили, учились. Очень интересно проходили уроки. Вы знаете, мы были более грамотные, чем сейчас дети. И когда мы в школе проходили, например, «Ревизора», «Недоросль», «Горе от ума», мы ходили в театр. Классом ходили на все спектакли, так мы не только учили, но и в театре смотрели, поэтому у нас все эти знания в головах откладывалось. 

Учились мы отдельно, была женская школа и мужская. Вот в Большом Казенном была большая школа №330, это которая сейчас №2095, она была мужской. А в малом Казенном, которую я закончила, была женская школа №334. И вот в Лялином переулке, где сейчас лицей, была женская школа №328 и французская №336. Получается, был такой маленький пяточек, на котором располагалось четыре школы, и все школы были заполненные. В старших классах, мы приглашали мужскую школу, а они нас приглашали, мы ходили на вечера, самодеятельность была, мы концерты сами устраивали. Потом обязательно были танцы. Это все, конечно, было уже после войны.

     Я считаю, что в нашем районе были люди как-то более обеспеченные, а в школе этого не чувствовалось, не было никакой разницы. Сейчас я смотрю, одни лучше одеты, другие похуже, а тогда у всех была одинаковая форма: коричневое платье, черный фартук, если праздник, то белый фартук, и воротнички кружевные какие-то. И все ходили одинаковые, никакой разницы не было, все были на одном уровне. И отношение мальчишек к девочкам было совсем не такое, как сейчас. Девочки тоже вели себя приличнее. Вот я смотрю сейчас, у меня школа прям напротив. Они выходят, девчонки курят, да боже упаси, чтобы мы курили! Мальчишки никогда матом не ругались. 

Потом, до 1947 года были карточки. Помню, напротив кинотеатра «Звезда» в большом доме был огромный гастроном. К Новому Году мы стояли в гигантской очереди, нам давали пакет муки и пачку дрожжей для пирога. А потом, когда отменили карточки, все равно было очень тяжело.

Сестра моего папы еще в 30-х годах вышла замуж за перса. И когда в 1946 году Сталин за 24 часа выставил всех персов из Москвы, они уехали в Иран. Отношения были прерваны, а папу даже уволили из партии за то, что они нам прислали посылку с одеждой. Здесь на Покровском бульваре было иранское посольство, и брат мужа моей тети работал в этом посольстве. И через это посольство они нам передавали банки черной икры, которую я возненавидела. Тогда я привела весь класс домой, открыла им эти две банки, они все съели, закрыли их и поставили за окно, холодильников же не было. За это мне первый раз хорошо досталось, наказали будь здоров! 

Наташа, моя дочь, ей сейчас уже 60, всегда спрашивала про войну, потому что она интересовалась историей, я ей рассказывала об этом. Внуку тоже рассказывала. Я помню, мы лежали на даче, была гроза и он так плакал. Я спрашивала: «Жень, ну что же ты так плачешь»? Он отвечал: «Бабуль, ну как так-то, а вдруг бы тебя убили». У него были такие ассоциации, он очень эмоционально отреагировал.

Нынешнему поколению я хотела бы пожелать, чтобы они все то, что мы пережили, весь этот голод, холод, чтобы они этого не испытывали. Они сейчас все живут в достатке, у них все есть, но нет,как мне кажется, у них доброты. Вот знаете, они более черствые. Мне бы хотелось, чтобы они были более душевными, ласковыми, более внимательными к людям. В них нет чувства сострадания. Мы как-то ходили в школу №2095, девочки больше реагировали, когда мы рассказывали им о войне, они тоже плакали. Я не говорю, что надо плакать, дело не в этом. Душевность должна сохраняться, люди должны быть добрыми друг к другу. Ведь когда человек добрый, он не агрессивный, никакой войны тогда не будет. Добрые люди не воюют ни с кем, они стараются все мирным путем сохранить.