Рассказывают ветераны. Историю рассказал Вавилин Леонид Филиппович

В сорок первом году я был ещё ребенком, мне было двенадцать лет. О начале войны мы узнали, как и многие, из радио. Я увидел, что вокруг люди начали бегать и суетиться. Было непонятно, что происходит и что будет дальше.

Мы жили в Сталинграде, между рядовыми частями немцев и «наших». Мы были в окопе с семьёй: мама, её сестра со своей семьёй, а ещё наши соседи. Тогда было издано распоряжение, что все жители частного сектора должны приготовить себе убежище. В этом убежище мы и скрывались, пока вокруг стреляли и бомбили.

Мы нуждались и в воде, и в еде, и, несмотря на то, что наш окоп находился между рядовыми частями СССР и Германии, приходилось бегать в овраг под мостом, где проходил ручей. Я не ходил: ещё был к этому не готов, наверное. Как-то раз моя мама пошла с ведром за водой, а с ней — муж её племянницы, Василий. Они пошли под мост и больше не вернулись. Уже после я бегал туда: мама лежала на мосту, ведро стояло рядом с ней, а муж её племянницы сидел мёртвый под мостом, прислонившись к столбу. Следующей ночью кто-то поджёг мост, и всё это сгорело… и мама, и Василий.

Когда немцы приближались к Волге, мы оказались на их территории, поэтому они выгнали нас подальше от передовых позиций. Так мы обнаружили подвал большого трёхэтажного Комсомольского дома, который и стал нашим новым убежищем.

Ещё помню, как я жил с несколькими семьями. Там оказался я и ещё один мальчик такого же возраста. Это было уже после окружения немцами, зимой. А зима та была очень суровой, было много снега. Я и мой товарищ брали топорик и искали, где погибла лошадь или какое-то другое животное. Мы находили торчащие из-под снега копыта, шли туда, вырубали мясные части и приносили обратно в балку. Питались тогда все с одного котла. Запах варёной конины был специфическим. После окружения немцев обеспечивали с воздуха: с самолетов сбрасывали «бомбы» с продуктами. И мы с этим мальчишкой пытались опередить немцев, чтобы хоть что-то успеть взять. Там было многое: и котлеты, и колбаса, и щи. Кроме того, на прямой дороге на Сталинград остался нескончаемый поток брошенных машин. В этих машинах было всё, что хочешь: и часы, и одежда, и питание, в том числе мясо холодильное, которое хранилось в рефрижераторах. Вот это было такое впечатление.

После того, как победа «наших» под Сталинградом была уже определена, с освобождёнными обязательно встречались командиры полков и дивизий. 3-го февраля 1943-го в наш овраг заявились два командира. Один — с артиллерийского дивизиона, другой — из политотдела, с фронта. Я один там был сирота. У меня никого не было: ни родных, ни близких. Они стали расспрашивать меня: как, что и где случилось. После всего услышанного они спросили меня: «А ты хочешь к нам в армию?». А я, 13-летний мальчишка, конечно, ответил: «Хочу!». Командиры обещали вернуться за мной через некоторое время. 10-го февраля приехал командир отдельного 13-го гвардейского артиллерийского дивизиона, капитан Гипоренко, и сказал мне собираться. Когда я собрался, у меня оказалось два мешка вещей. Солдатам столько было не положено, но там были и одежда, и тёплое одеяло, почти все, что осталось у меня, у сироты. И капитан всё-таки согласился это всё взять. Мы поехали в Сталинград.

В Сталинграде штаб находился в Бекетовке. Я оставался пока у командира этого дивизиона. Это произошло после разгрома немцев, и все готовились переезжать. Наш дивизион был определён под Курск. Мы поехали туда в феврале, были оттепели. Трупов было страшно много, зрелище незабываемое. Возили трупы на листах железа, выкапывали могилы, где придётся. Командир определил меня в службу артснабжения, прикрепил меня к двум старшим лейтенантам Захарову и Стоцкому. Ехали мы на захваченном немецком мотоцикле, по пути попался еще один мальчишка, такой же как и я, забрали его с собой. Звали его Володя Платонов. Вот с этого началась моя служба или жизнь в среде военных. Началась Курская битва. Помнится хорошо, как в канун наступления самолёты летали всю ночь, не переставая. Шла бомбёжка немцев. И потом пошло уже продвижение, мой дивизион шёл через Белоруссию, затем через Гомель и в Польшу. В 1944 году открыли Суворовские училища, и моё командование направило нас с Володей в одно из таких училищ. Нас определили в училище, которое находилось в Чугуеве, под Харьковом. У нас были адреса родственников солдат, с кем воевали, и вот, пока мы ехали, заезжали к родне. Людям было приятно послушать рассказы про их родственников на фронте. Когда мы приехали в Чугуев, начальник училища развел руками: «Ребята, дорогие, я бы вас с удовольствием взял…» (а мы приехали с фронта со значками гвардейцев) «…но переполнено всё, некуда вас определить». Тогда он посоветовал поехать в Тульское Суворовское училище. Мы подумали с Володей и поехали в Днепропетровск. Там у нас было несколько адресов, с кем я был непосредственно в одной батарее. Однако перед тем, как пойти по адресам, мы пошли в военкомат. Нас отметили и оставили там. Мы рассказали коменданту, что получилось с училищем, и он хотел нас отправить в ремесленное училище, но его секретарь посоветовала отправить нас в музыкальный взвод. Отпечатали нам направление туда, комендант подписал.

Привезли нас в музыкальный взвод, там нас посадили на инструменты в духовом оркестре: меня — на бас, а Володю – на баритон. Здесь мы и проходили дальнейшую службу. Володя переписывался с сестрой и решил уехать к ней, а я остался. Уже играл в оркестре, меня брали играть на танцы, в клубы. Таким образом я прослужил до 1944 года. Потом меня нашла тетушка. Оказывается, она меня искала, пока шла война, отправляла во все инстанции письма. Как сейчас помню: пришло мне письмо, малюсенький-малюсенький листочек (там по ошибке написали фамилию не Вавилин, а итальянскую фамилию Вавилли). С тех пор я с этой тетушкой переписывался. В 1945-м, когда война закончилась, полки начали расформировывать, в оркестрах нужды уже не было. В полк пришло письмо, что тетушка меня просит отпустить к ней, меня вызвал замполит. Они не хотели меня отпускать, но после разговора все же отпустили.

Про Победу узнали, когда я был еще в армии, в запасном полку. Это было невероятно, было громадное ликование. Трудно передать такое впечатление. Были такие торжества, что никто не мог остановиться.

Это были очень тяжёлые времена, тяжело даже описать, надеюсь, что больше никто не окажется в такой ситуации.