Рассказывают сотрудники. Историю рассказал Шелобаев Владислав Сергеевич

Не прошло и месяца, как умер последний ветеран в моей семье, а я уже понял, что его история практически утрачена.

В значительной мере это от того, что дед Иван очень не любил рассказывать о пережитом и не хранил память о войне. Наградной вальтер он утопил еще в 1950 году, когда вернулся с войны (о да, его война началась в 1941-м и продолжалась по 1950-й год прошлого века). Ордена и медали дед Иван щедро раздавал детям и внукам на поиграть, и последний орден я потерял в детском саду. С тех пор были только побрякушки к годовщинам и ничего, по-настоящему, значимого. 

Так же выглядели и рассказы о пережитом. Иногда проговаривался о ярком эпизоде, всегда не как рассказ о своих подвигах и невзгодах, а просто как иллюстрацию к чему-то, затронутому в разговоре. Так, например, дед Иван рассказал о том, как поехал с поручением к командиру пополнения части (что-то человек с тысячу). Подъехал к деревушке в Восточной Пруссии, за ней впереди виднелось поле, в поле колонна с пополнением. Въехал в деревню, начался налет люфтваффе. Буквально минут 5, дед даже спрятаться толком не успел. Выехал в поле, целых там не было, только тела.

Начало войны деда я толком не знаю. Только известно, что 22 июня он был в курской деревне. И забрали его позже. Никакого везения с попаданием в авиацию, артиллерию или еще куда не было. Нет. Из него сделали мясо войны, отправили в пехоту. При очередном разгроме деда Ваню взяли в плен, почему-то их не погнали в лагерь, а расстреляли. Деда ранили, кинули в братскую могилу, присыпали землей. Местные пришли проведать могилу, откопали деда и выходили. Он немного окреп и пошёл к своим. Зачем, на мои вопросы дед Иван не дал внятных ответов. Никаких иллюзий и любви к партии и правительству он не питал. Семью их уже зачистили настолько, что даже неизвестно, как правильно прадеда звали – Никита или Никифор. Просто пошёл к своим, потому что так надо.

Свои встретили его прикладом по голове. Хотели расстрелять, но повезло (дед вообще везучий человек), нашелся солдат, который его опознал и обошлось штрафбатом. Штрафбат – это винтовка и атака в полный рост на пулеметы. Героизма ноль. Как дед говаривал: “ А как ты не пойдешь в атаку, когда сзади такие же пулеметы, как впереди? Лучше пусть немцы убьют.” В первую атаку повезло, его окликнули (или почудилось), дед оглянулся, и пуля прошла не прямо в лом, а по лбу над бровью, только шрам остался. Во вторую атаку тоже повезло, разрывная не убила, хотя куски из кишок ему так до конца и не достали и иногда они его беспокоили и десятилетия спустя. Зато такое ранение – это официальное освобождение от штрафбата и, после госпиталя, в обычную часть. А там шансов выжить побольше. 

После госпиталя служба и опять везение: деда Ваню взяли в СМЕРШ. СМЕРШ – это военная контрразведка. Служить там реально противно. Моего деда к тому времени уже несколько раз вербовали «органы», но каждый раз он умел отказаться от этого без проблем. Один раз изобразил из себя глухого дурочка и радостно орал, что «шепчутся, а что –  не слышно, так как слышу плохо». Вот только СМЕРШ это же не стучать на своих, да и дело было под Кенигсбергом, а из той бойни живым выйти шансов мало. Как бы то ни было, про службу в СМЕРШ дед молчал наглухо, известно только, что в 1945-м их перебросили на Курилы, где он и служил до демобилизации в конце 1949-го года.

Вернулся и от голода в деревне завербовался в горноспасательный отряд (в СССР это было вместо нынешнего МЧС). Там он и служил до самой пенсии.