«Когда ты пять лет изучал два-три сложных языка, то приобретаешь самую настоящую суперсилу»

Четыре года назад востоковед, специалист по вьетнамской филологии Юлия Минина начала преподавать в Институте классического Востока и античности, открывшемся в Высшей школе экономики. В интервью проекту «Ровесники Вышки» она рассказала, как на 2-м курсе ездила в экспедицию описывать язык народа гэлао, почему востоковедение определяет сознание и за что благодарна своему новому академическому дому.

Как вы начали преподавать в Вышке?

У меня классическое востоковедческое образование. В 2013 году я окончила специалитет по филологии с вьетнамским языком Института восточных культур и античности РГГУ и стала там преподавать. А потом так получилось, что мы вынуждены были искать себе новый дом, и Вышка приняла нас полностью всем коллективом со всеми нашими программами. Теперь мы называемся Институт классического Востока и античности.

Нашему директору Илье Сергеевичу Смирнову было важно в названии показать, что мы занимаемся классической подготовкой в лучших традициях отечественного востоковедения. Изучая древние культуры, мы нацелены на академическую составляющую, на то, чтобы наши студенты приобщались к научной деятельности, ездили в экспедиции даже на младших курсах.

И вы тоже ездили?

Да. В начале 2-го курса (мне было 19 лет) нас взяли в экспедицию в область на границе Северного Вьетнама и Китая.

Окунуться в эту работу было очень интересно и сложно. Мы трудились по 18 часов в сутки, практически не спали, потому что за три недели нужно было пройти по всему так называемому словарю-тезаурусу. Ты объясняешь информанту, какое слово ты хочешь услышать. Это не всегда получается по разным причинам. Может, он тебя не понимает, может, такого слова нет в его языке.

Все это записывается с помощью очень сильного микрофона, и потом ты еще будешь несколько месяцев не спать ночами и обрабатывать эти материалы. Это был потрясающий опыт. Мы с моей сокурсницей увидели, как живут представители народов Вьетнама далеко от больших городов. Мир, абсолютно непохожий на тот, к которому ты привык. Именно тогда я поняла, что хочу заниматься наукой, исследованиями, и не только кабинетными. Я хочу ходить в поле, работать с информантами.

Почему вы изначально выбрали вьетнамский язык?

Есть несколько причин. Одна чисто прагматическая: в нашем институте (и тогда, и теперь) на определенные языки набирают примерно раз в пять лет. Это так называемые мерцающие, или револьверные, программы. В год моего поступления набирали на вьетнамский, китайский и японский языки. Вьетнамский привлек мое внимание больше всего, он казался самым непонятным и неисследованным. Кроме того, мой отец много путешествовал, работал в Юго-Восточной Азии, неоднократно бывал в Индонезии, работал в Сингапуре, на Филиппинах, привозил мне разные диковинки. У меня было впечатление, что там и есть самый невероятный мир. В детстве мне хотелось быть врачом или Миклухо-Маклаем, то есть исследователем чего-то очень далекого и неизвестного.

В каком году у вас был первый набор студентов в Вышке?

Я начала работать в Вышке в 2018 году, но первый набор вьетнамоведов случился только в 2019-м. В сентябре эти ребята будут учиться уже на 4-м курсе. Они изучают вьетнамский, тайский и китайский языки. Мы не регионоведы, мы филологи. У нас на факультете занимаются древними текстами, дают серьезную подготовку по литературе, культуре и истории. В этом наше отличие от школы востоковедения ВШЭ: у нас классическое востоковедение без уклона в политологию, экономику.

Второе отличие: большой набор языков и специальностей. У нас изучаются не только популярные современные языки, но и языки редкие, даже мертвые: китайский и древнекитайский, корейский, японский, вьетнамский, индонезийский, тайский, монгольский, турецкий, тибетский, аккадский, шумерский, древнееврейский, хеттский, арабский... Широкий охват — Ближний и Дальний Восток, Южная и Центральная Азия, Африка... В этом году набирается египтология. Но мы не можем поставить это на поток и каждый год набирать египтологов. Во-первых, не всегда есть ресурс (у нас работают уникальные ученые, и их время и силы не бесконечны), а во-вторых, это все-таки редкая профессия, наверное, таких специалистов и не может быть много. Только на античную филологию и историю набирают каждый год, это наша традиция. Интерес к классической филологии не ослабевает, и это прекрасно. А остальные специальности, включая программу «Языки и литература Юго-Восточной Азии», где я преподаю, доступны с перерывом в 3–4 года, не меньше.

Почему именно эта комбинация: вьетнамский — тайский — китайский?

Вьетнам около тысячи лет был в зависимости от китайских династий. В начале XX века там отказались от иероглифов и начали использовать латинизированную письменность. Но все древние тексты написаны либо на вьетнамизированной версии классического китайского языка, либо на тьы-ном — это письменность на основе китайских иероглифов для записи вьетнамского языка. А тайский мы выбрали потому, что хотели дать еще один язык, генетически более близкий вьетнамскому. В 2022/23 учебном году мы набираем на эту же программу, но с другими языками: индонезийский/малайский, тайский и арабская письменность джави, потому что с XIV века она распространилась в Малайзии вместе с исламом и использовалась для записи малайского языка.

Кем могут работать ваши выпускники?

Когда ты пять лет изучаешь два-три восточных языка, то приобретаешь самую настоящую суперсилу: тебе больше ничего не страшно, и ты быстро можешь получить практически любой новый навык. Я могу судить по своим однокурсникам. Есть ребята, которые ушли в бизнес, есть те, кто занимается наукой, есть аналитики, журналисты, переводчики — и синхронные, и последовательные. Есть те, кто не занимается Востоком, но все равно к нему обращается. Например, Оля Чичерова ушла в анимацию, сейчас работает в «Союзмультфильме». Ей наша подготовка столько идей дала, востоковедческие образы в ее работе возникают. Востоковед однажды — навсегда востоковед.

Не пожалели, что выбрали своей специальностью Вьетнам?

Конечно, сомнения всегда есть, и есть кризис, который любой студент переживает, не только востоковед. У нас очень серьезная нагрузка, иногда нечеловеческая. Это гонка в том числе и на выносливость. Здесь мало одного желания и упорства, нужно иметь и физическую выдержку. Мы часто сравниваем свою специальность с лечебным делом, когда ты не вылезаешь из учебы, у тебя нет никакой личной жизни, а есть только твои учебники и 100 иероглифов, которые надо выучить сегодня. Бывали моменты, когда сидишь в третьем часу ночи, смотришь на иероглифы, и накатывает безысходность. Кажется, что не справишься. Но ничего, все преодолелось, переболелось. Мой путь оказался таким.

На чем вы специализируетесь?

Я занимаюсь литературой и поэзией XX века, а еще историей вьетнамского костюма с древности до наших дней. Интерес к материальной культуре, костюму как раз идет со времени экспедиции. Нам посчастливилось быть свидетелями свадебной церемонии гэлао: она долгая, сложная, у них очень красочные костюмы. Вообще вся культура вестиментарная очень интересная. При этом телесность и культура костюма во Вьетнаме плохо исследованы, и самими вьетнамцами тоже. На русском языке вообще ничего нет.

Западный костюм победил национальный, вьетнамцы ходят в джинсах и футболках. Но традиционный костюм аозай, преимущественно женский, тоже используется: на юбилеях, во время фестивалей, во время свадебной церемонии, как форма школьниц. Например, есть такой город Хюэ, он был последней императорской столицей, и там есть свой особый аозай фиолетового цвета. До сих пор женщины его носят и считают, что это вполне органично и не является странным пережитком. Просто это культура города.

А почему заинтересовались литературой и поэзией XX века?

Я готовила материал по практике перевода для своих студентов. Нашла несколько стихотворений, которые мне очень понравились. Их написал Нго Ван Фу: ему сейчас за 80, но он продолжает работать. Его творчество — мост между прошлым и современной вьетнамской литературой. Он знает классический китайский язык и вьетнамизированный китайский. Переводил Ли Бо на современный вьетнамский, комментировал классических китайских поэтов и древних вьетнамских авторов. А еще экспериментировал в новых жанрах, формах.

Я подумала, что можно было бы из его стихотворений и переводов сделать что-то вроде учебника для студентов по современной поэзии, чтобы они видели и классические формы, и современные. Я сделала подборки, стала переводить для себя. А потом мне посчастливилось познакомиться с самим Нго Ван Фу. Я пришла к нему в гости: у него квартира небольшая и вся доверху наполнена книгами, редкими, древними.

Он дал мне разрешение на перевод. Не скажу, что мы сотрудничали — мне было неловко его беспокоить, — но я показывала, что делаю. Он не мог оценить перевод, потому что не знает русского языка. Но я с ним консультировалась и рассказывала ему, в каком направлении работаю, как я понимаю то или иное стихотворение. В классической вьетнамской поэзии в жанре лукбат есть рифма, причем не только в конце строки, но еще и внутренняя. Поэтому мне казалось важным рифму соблюсти. В 2017 году книгу переводов напечатало петербургское издательство «Гиперион». Она называется «Нго Ван Фу. Облака и хлопок. Избранная поэзия». Это двуязычная публикация: внешняя аудитория видит вьетнамский язык в напечатанном виде, а для студентов это оригинал, с которым они могут работать сами.

Вы можете для удовольствия посмотреть кино или почитать книгу на вьетнамском?

У нас скоро, надеюсь, будет майнор по визуальной культуре Востока, где я буду рассказывать в том числе и о вьетнамском кино. И теперь ловлю себя на том, что не могу нормально посмотреть ни одну новинку: достаю блокнот и начинаю выписывать, о чем надо рассказать студентам. Это что-то новое для меня, потому что я не занимаюсь киноведением. И почти никто не занимается: вьетнамовед Анатолий Алексеевич Соколов, наверное, единственный специалист по вьетнамскому кино в России.

Зрители тоже его знают плохо. Тут еще есть проблема проведения черты: что считать вьетнамским кино. Есть такой термин «вьеткьеу» — вьетнамцы, которые живут за пределами Вьетнама. И, например, Чан Ань Хунг, автор относительно известной «вьетнамской трилогии» («Вертикальный луч солнца», «В разгар лета», «Вертикальное лето»), — режиссер-вьеткьеу, который живет и работает во Франции. Есть актеры-вьеткьеу. Например, Дастин Нгуен, который снимался во многих американских боевиках, а потом стал снимать фильмы про буддистов, уже вернувшись во Вьетнам.

Сколько раз вы были во Вьетнаме?

Шесть или семь. Но дело не только в этом. Мой первый учитель вьетнамского языка, ныне покойный, говорил: «Если ты всегда будешь смотреть только в яблочко, ты никогда не достигнешь цели. Ты должен смотреть на все, что вокруг, тогда ты попадешь в яблочко». Он нас всегда подвигал к тому, чтобы мы смотрели на регион шире, не концентрировались только на одной стране или нескольких. Чтобы мы ходили по соседям, заходили к античникам, историкам, с ними обменивались опытом. Поэтому и я, и мои одногруппники путешествовали много в регионе, не только во Вьетнаме: это была Камбоджа, Таиланд, Япония, Корея. Когда мы были студентами, мы могли себе позволить летом уехать на месяц и путешествовать по Юго-Восточной Азии. Тогда это было относительно просто.

Как на ваше сознание повлияло многолетнее взаимодействие с Востоком?

Так получилось, что вся жизнь так или иначе оказалась с Востоком связана, просто с разных сторон. Профессиональная деятельность связана с Вьетнамом. Муж у меня кореец, правда рожденный в России, но у него достаточно традиционная семья. Ребенок, получается, наполовину кореец. Хобби связаны с переводом с японского языка песен современных исполнителей Японии и вообще с их музыкальной культурой.

Что касается влияния — мне кажется, тут имеет смысл говорить не только обо мне, а вообще обо всех, кто занимается культурой, очень непохожей на твою. Мне кажется, эти занятия избавляют от всякой гадости, шелухи, потому что ты учишься принимать что-то очень непохожее на тебя, на твою культуру.

Когда наш директор приветствует студентов в начале года, он всегда говорит примерно одну и ту же фразу: «Мы здесь учим заниматься тем, что не приносит вреда». Мне кажется, это очень важно. Я наблюдаю за своими студентами, и впечатление радостное, приятное. Они открытые ребята, восприимчивые, готовые узнать что-то новое, смелые. Мне кажется, что это хорошие качества.

Кто такой человек Вышки?

Наверное, это человек, который не боится пробовать что-то новое, смотрит в будущее с интересом. Любая трудность у него вызывает азарт, а не депрессию.

Чем вам нравится Вышка?

В Вышке крепкие связи между студентами и преподавателями. Пожалуй, я нигде такого не видела, хотя соприкасалась с разными вузами. Мне нравится отношение студентов к образовательному процессу, в целом атмосфера. Полезные организации: студсовет, практика СОП, когда ты можешь увидеть обратную связь, прочитать анонимные комментарии студентов. А майноры, общие университетские факультативы дают возможность не замыкаться на своих востоковедах, а выходить в мир, видеть разных студентов и их реакцию на тебя и на то, что ты рассказываешь: полезно это и интересно или устарело и тебе надо вырасти над собой.

Есть что-то, чего вам здесь не хватает?

Наверное, хотелось бы, чтобы в будущем для преподавателей было бы четче разделение академического и учебно-методического треков. Долгое время, насколько я понимаю, это шло в одном потоке. Сейчас, я вижу, это размежевание наметилось, но пока не оформилось. Оно поможет специалистам определиться с тем, чего они ждут от своей профессии. Конечно, полный разрыв невозможен. Человек, который преподает, не может быть оторван от исследовательской деятельности. Но есть потрясающие ученые, которым нравится работать наедине с собой, они пишут потрясающие книги, делают гениальные исследования. Однако по разным причинам могут отдавать преподаванию небольшое количество своего времени и сил. А есть гениальные преподаватели, которые черпают из этого энергию, у них отличная связь с аудиторией, есть силы, навыки, которые они развивают. Они хотят двигаться в этом направлении. Мне кажется, нужно признавать эту разность и давать людям реализовываться в разных направлениях.

Вы ощущаете себя частью Вышки?

Мне нравится наш новый дом. Я надеюсь, что наша история в Вышке только начинается и она будет максимально долгой и продуктивной. Мне кажется, что Вышка дала нашему коллективу очень много возможностей в плане международного сотрудничества — хотя это и раньше было — и в плане развития на базе университета. Мы продолжаем расширяться, появились возможности и административные, и финансовые, чтобы открыть новые специальности, расширить коллектив редких специалистов. Наверное, до сих пор некоторые моменты кажутся непривычными, но иначе и быть не может.

Что бы вы пожелали Вышке на 30-летие?

Сочетать традиции, которые успели возникнуть за эти 30 лет, и подход, который проникнут молодостью, азартом, интересом. 30 лет — все-таки не так много. Можно сказать, юность закончилась, началась взрослая жизнь, когда можно дерзать, пробовать новое, уже опираясь на некоторый опыт. С другой стороны, это и немало. Вышка успела многое перемолоть в себе и осмыслить пройденный путь.