А. Н. Першкина: о журналистике, преподавании и кино
Филология — это не только чтение книг. С таким образованием можно заниматься совершенно разной деятельностью — преподаванием или журналистикой, можно участвовать в просветительских проектах и даже обсуждать кино с литературной точки зрения. Об этом студенты ОП "Филология" поговорили со старшей преподавательницей Школы филологических наук А. Н. Першкиной. Анастасия Николаевна рассказала о своём опыте работы в журналистике, университете и Лицее НИУ ВШЭ и сотрудничестве с Арзамасом.
Задумывались ли Вы во время учебы в университете о том, что Ваша деятельность не будет ограничиваться филологией?
Если честно, не задумывалась. У нас всех была фантазия, что после обучения можно пойти либо в науку, либо в преподавание, а если не получилось, то в Макдональдс. У меня было ощущение, что ты заканчиваешь университет, выходишь с головой, наполненной знаниями, а что делать дальше не знаешь. По окончании специалитета я поступила в аспирантуру, а то, что попала в итоге в журналистику, это была случайность. Все началось с того, что мне просто нужна была работа, потому что учиться в аспирантуре – это классно, но жить-то на что-то надо. Я увидела объявление, которое приглашало молодых амбициозных людей, желающих заниматься журналистикой, в новый проект. Подумала, что я молодая, амбиции в принципе есть, и просто пришла. Я попала в поток людей, которых стали специально обучать писать тексты, которые в эфире читают ведущие радиостанции или телеканалов. Ничего не знала про журналистику вообще, но прошла собеседование. И так начались тринадцать лет в новостной журналистике.
Была ли у Вас во время работы в журналистике какая-то самая запоминающаяся ситуация?
Ох, их много. Они бывали и хорошие, и плохие, и о большинстве я не могу рассказывать. У меня был период, когда я работала корреспонденткой и не сидела в редакции, а выезжала на места. Был случай, когда меня отправили в Венецию обозревать архитектурную биеннале, и через какое-то время после него там должен был начаться Венецианский кинофестиваль. Коллеги, которые организовывали мне прямое включение, почему-то решили, что я буду рассказывать про кинофестиваль, а я готовилась не к этому. Здесь важно понимать, что вас включают в эфир где-то за минуту до начала выступления, и в течение этого времени вы слушаете эфир. И вот я слушаю его и понимаю, что сейчас будет катастрофа. Итак, идет прямая трансляция, и мне задают вопросы по теме, по которой я вообще ничего не знаю. Я пять минут несла какую-то чушь, все, что я знаю про кино и про Венецианский кинофестиваль, и самое главное, что коллеги не поняли, что я не разбираюсь в этой теме. Но это именно корреспондентская деятельность. Историй много, даже не потому, что я проработала в журналистике тринадцать лет, а потому, что это очень насыщенное пространство, которое дает тебе маленькое ощущение причастности к любому большому событию и даже к каким-то большим людям. Такая деятельность запоминается и может приносить как приятный, так и негативный опыт, но это интересно. Узнаешь людей и мир, себя проверяешь на предмет выдержки и черствости. Меня в журналистике всегда пугало, что с учетом количества негатива и необходимостью сохранять спокойствие при такой работе ты рано или поздно зачерствеешь внутри. Я отчасти поэтому все эти годы пыталась сохранять связь с филологией, с литературой, с преподаванием, чтобы иметь человеческий контакт: либо с теми, кто жил в XIX веке, либо со студентами.
Влияла ли журналистика на Вашу деятельность как деятельность филолога-исследователя или нет?
У меня было глобальное влияние: я выбрала себе тему диссертации, во многом совпадающую с моим собственным опытом. В тот момент мы с научной руководительницей обсуждали, что делать, и я очень хотела не заниматься Достоевским, потому что написала диплом по нему и думала исследовать юмористический еженедельник «Искра» XIX века. Научница же не хотела, чтобы я теряла такой «достоеведческий» багаж. И здесь пригодился мой журналистский опыт работы в стартапе XXI века. В то время я работала на радиостанции «Коммерсант FM», которая тогда только запускалась: редакция определяла, что она из себя представляет, какая у нее политика, как она общается со спикерами и гостями. Я подумала: «Почему бы мне не написать диссертацию про СМИ стартап XIX века, используя “достоеведческий” бэкграунд?» Так в моей жизни появился журнал «Время». Получилось, что в процессе исследования я перерабатывала свой журналистский опыт: выявляла проблему в том месте, где я нахожусь сейчас, и пыталась посмотреть, были ли эти проблемы в XIX веке. Я обращала внимание на то, как строились отношения руководства и сотрудников, что делали с теми, кто писал не то, что хотели главные редакторы.
Многие посвящают себя преподаванию либо только в университете, либо только в школе. Вы же совмещаете и то, и то. Почему Вы решили работать и в Лицее НИУ ВШЭ, и в стенах нашего университета и чем отличается подход к преподаванию со школьниками и со студентами?
Я работаю в Высшей школе экономики с 2018 года, и изначально я сюда попала как преподаватель русского языка как иностранного. Был запланирован курс «Русский язык в СМИ», а я в то время как раз работала журналисткой, поэтому меня позвали. Затем мне поступило предложение поработать в Лицее НИУ ВШЭ, и я решила попробовать. Мне было интересно посмотреть на тех, кто только готовится стать студентами, и в итоге мне понравилось. И сейчас при совмещении работ мне нравится видеть разницу. Разнонаправленное преподавание прокачивает компетенции, учит говорить об одном и том же разным языком. То, что объясняешь в университете про Достоевского, не всегда расскажешь детям. Это не только из-за возрастных ограничений на некоторые его произведения, но и просто потому, что школьникам нужно как-то по-другому его объяснить. У меня никогда нет предустановки, что я всех писателей школьной программы должна преподать в лицее так, чтобы все их любили. Моя задача – показать, что они интересные и что читать их увлекательно. К тому же, школьная программа гораздо шире, чем мой круг интересов, поэтому преподавание в лицее помогает освежить в памяти XX век, вспомнить, например, содержание «Тихого Дона», и даже по-новому взглянуть на некоторых авторов… Вот, Есенина полюбила благодаря детям.
Помимо работы в школе и в вузе Вы участвуете в просветительских проектах, записываете лекции для Арзамаса. Что Вас привлекает в таком формате, как долго Вы к этому готовитесь и насколько это сложно?
В Арзамас я попала, когда еще работала в журналистике. У меня был шестилетний период, когда я к науке вообще никакого отношения не имела, мне предложили попробовать сначала написать тексты. Как сейчас помню, сотрудничество с Арзамасом перевернуло мою жизнь. Это были «7 секретов “Преступления и наказания”»: нужно было найти в известном произведении что-то новое. Мне было интересно работать в таком формате, Арзамас предполагал публицистичность, что-то близкое к тому, чем я занималась в журналистике, давал возможность рассказать о научном предмете более легким языком. Мне показалось, что я могу попробовать это сделать, и в процессе написания текста я обнаружила для себя сюжеты в «Преступлении и наказании», которые, кажется, никто до этого не описывал.
Подготовки много, потому что ты ощущаешь, что это не разовая штука, не общение со студентами. Я допускаю, что на занятиях и на лекциях я могу заговориться, допустить ошибку, но студенты ближе, чем любая интернет-аудитория. Студентам можно написать, извиниться перед ними и объяснить свою ошибку. А здесь понимание того, что ты не оправдаешься. Как выйдет материал, таким его и запомнят. В процессе подготовки это тяжело, а потом, после публикации, нервно. Я часто бываю недовольна тем, что получается, но что ж поделаешь.
В связи с выходом сериала по «Преступлению и наказанию» Вы решили организовать неформальные встречи по его обсуждению. Не хотели бы Вы заниматься кино на более академичном уровне, возможно, сделать какой-то курс, связанный с киноведением?
Теория кино – это отдельная профессиональная область, которую нужно изучать, и у нас в Вышке есть много прекрасных специалистов. Я думала, что если делать, то нужно все-таки оставаться в рамках филологии, и если изобретать какой-то курс, то он должен быть привязан к тексту. Если что-то делать – это надо выпрашивать сценарий и сравнивать текст со сценарием. Но в этом есть свои проблемы и свой интерес, как эти сценарии найти. Я не работаю над этим, но я думаю о том, как можно над этим поработать. То что мы делаем неформально, оно поэтому и неформальное, потому что это отчасти хобби, отчасти восприятие, и на самом деле я просто пользуюсь случаем поговорить еще раз про «Преступление и наказание». Мне очень нравится как построена наша Вышкинская программа по изучению истории русской литературы. На «Ключах» мы берем необычные тексты, а на «Истории русской литературы» обсуждаем, например, «Идиота» и «Сон смешного человека». Но здесь же предполагается, что вы всё понимаете про «Преступление и наказание». Каждый достоевед с определенного момента начинает говорить, что он всё знает про Преступление и наказание, а поймай его, запытай, ничего он про него не знает. И мне, конечно, немного неймется, что мы с вами не обсуждаем в рамках основной программы «Преступление и наказание», и я этот сериал очень так по-журналистски, кликбейтно использую как повод поговорить ещё раз о романе. Мне кажется интересным разбираться, нужно ли читать сейчас «Преступление и наказание» или у нас есть много всего другого, что ближе к нам. И мне хочется обсудить это со студентами.
В этом году выходит достаточно много экранизаций классики, и все они вызывают много споров. Как Вы относитесь к ним?
Мне интересно. Я скорее даже положительно отношусь к ситуации, когда меня удивляют, потому что вы в определенный момент поймете, что читали очень много текстов, и вам, например, скучно смотреть фильмы по романам, возможно, скучно ходить в театр, потому что вы знаете, что там будет дальше. Вы просто смотрите именно с позиции «а в тексте не так, совсем не так». Поэтому мне нравится, когда что-то переворачивается. Интересно думать над интерпретациями, над тем, почему эти сюжеты остаются уникальными. Если приводить пример, мне было интересно смотреть «Анну Каренину», которая с Кирой Найтли, потому что это необычный формат. Я скорее не люблю экранизации, которые идут буквально по тексту и делают все строго.
А можете выделить какую-то любимую экранизацию классики?
Это хороший вопрос. Наверное, я на него не отвечу. Здесь еще сложно, мне кажется, с классикой, потому что это либо экранизация школьного канона, либо попытка артхауса. «Преступление и наказание» в этом плане – хороший пример. Когда снимали сериал нулевых годов, очень внимательно следили за тем, чтобы шло по тексту, но в итоге потеряли важное – христианскую этику, как ее Достоевский закладывал, и поэтому экранизация производит другой эффект. Когда я ее смотрела, у меня было ощущение, что они делают пособие для школьников, которые не хотят читать «Преступление и наказание». Новое «Преступление и наказание» – это артхаус, а я такое не очень люблю, мне в книжках этого хватает. Когда мне в кино начинают доказывать, что я чего-то не понимаю, что я глупее, чем создатели, мне хочется другой фильм посмотреть.
Над интервью работали: Фролова Виктория, Ветрова Екатерина, Новинская Полина
Права на фото: Анастасия Першкина