Дорогие коллеги! Поздравляем вас с Международным женским днем!

Этот праздник возник в первую очередь как день солидарности женщин в борьбе за равные права и эмансипацию. Женщины-ученые внесли колоссальный вклад в развитие филологии и других гуманитарных наук, и сейчас число исследовательниц в академической среде продолжает расти. Большую часть студентов нашей программы составляют девушки, и научная и преподавательская карьера для многих — приоритетный выбор. В честь 8 марта мы поговорили с тремя замечательными преподавательницами «Филологии» — Еленой Наумовной Пенской, Александрой Александровной Чабан и Дарьей Сергеевной Глебовой. Они рассказали нам про свой путь в науке и про вдохновляющих их женщин-ученых.

Ульяна Гавриленко

Елена Наумовна Пенская 

Что предопределило Ваш путь в науке?

Помните, как у Цветаевой?

А когда бы Вы опять

Бросились в капкан науки,

Я осталась бы стоять,

Заломив от счастья руки.

 

Да, именно — «капкан науки». Все просто. Наверное, было и есть одно качество, которое толкало в этот «капкан науки»: любопытство. Что? Как устроено? Зачем? Почему? Привычка задавать вопросы. Ну а если серьезно… Поступила в Московский университет на филологический факультет, пришла в спецсеминар на 2 курсе  к Анне Ивановне Журавлевой (1938–2009), профессору, замечательному преподавателю, историку литературы, исследователю творчества Островского, Лермонтова, Аполлона Григорьева, других русских писателей и критиков. Пришла — и пропала навсегда. Это мой главный учитель. Больше, чем в профессиональном плане — в человеческом. Ведь филологическая наука — да и вообще гуманитарная наука — неотделима от человеческой «доброкачественности». 

С Анной Ивановной Журавлевой и с ее мужем-соавтором Всеволодом Николаевичем Некрасовом (1934–2009), поэтом и эссеистом, одним из лидеров «Второго русского авангарда» и основателей «московского концептуализма», связана вся моя научная профессиональная  биография. В обсуждениях с ними возник мой исследовательский интерес к драматургии, театру. Мой диплом, из которого позднее выросла кандидатская, с их подачи был посвящен изучению пародийной маски Козьмы Пруткова, «писателя, способного во всех родах творчества». Это было начало. Они понимали толк в смешном, а Некрасов в своих стихах писал, что «все не так страшно». Ну а дальше пошло-поехало. Возникло ядро, которое затем обрастало всяким разным. Тут и загадочный Сухово-Кобылин, написавший «Смерть Тарелкина», часть своей трилогии, комедию, названную современниками «фарсом, в духе крайних измышлений Козьмы Пруткова», тут и литературное закулисье — письма, дневники, записные книжки писателей. Эго-документы. С одной стороны, классика. А с другой — авангард. Первый. Второй. Неподцензурная культура 1950–1980-х гг. Неизменно научный интерес к этому пласту связан с творчеством Всеволода Некрасова, архив которого мы с моей коллегой Галиной Владимировной Зыковой унаследовали вместе. Так что, если суммировать предсказания, предвидения, предчувствия, предопределения, то в самом начале пути была встреча с теми, кто остался со мной на всю жизнь. Большое везение.

 

Деятельность каких женщин-ученых Вас вдохновляет?

Во-первых, хочется сказать о живых. Во-вторых, мне нравятся разные — и физики, и математики, и биологи. Но суть их работы сложнее понять, «примерить» к себе, что ли. Просто стоишь в сторонке и восхищаешься. А из тех, кто ближе, горячее… Старшие. Нина Владимировна Брагинская, филолог-классик, необычайной глубины интеллектуальной. Татьяна Дмитриевна Венедиктова, создатель кафедры общей теории словесности в МГУ на филфаке. В разное время мы учились в одной московской школе — 9-й специальной английской. У нас был общий учитель литературы. Он очень увлеченно рассказывал младшим о старших, создавал такие замечательные мифы, и я как бы заранее знала о том, что вот есть такие «филологические богини». Их статьи, выступления, книги, — сама возможность встречаться, слушать — воодушевляет неизменно.

Александра Александровна Чабан

Что предопределило Ваш путь в науке?

«Предопределило» — очень сильное слово, так как несет в себе элемент вмешательства каких-то высших сил… Не знаю, так ли это, но в моем случае, может быть, все было и немного необычно. Я всегда знала, что у меня гуманитарный склад ума, а в детстве любимыми игрушками были книги (бедные озадаченные гости, дарившие мне куклы!), но до 11 класса я не могла определиться с направлением: иностранные языки? психология? юриспруденция?.. Все более-менее нравилось, но было не то… К литературе я относилась нейтрально, продолжала любить читать, но каких-то особых душевных струн она не затрагивала. И тут наступил 11 класс, а вместе с ним и литература начала ХХ века. И это оказалось сродни какому-то откровению!.. Декаденты, Блок, Ахматова, Гумилев, Мандельштам, жизнетворчество, трагические яркие судьбы… Мир преобразился совершенно.. 11 класс считается самым сложным и в образовательном, и в эмоциональном плане, но не у меня. Это был лучший год учебы, я прожила его, почти не покидая пределов Серебряного  века, по ночам поглощая книгу за книгой. Уже к зиме я поняла, что для меня не будет большей радости в жизни, чем филфак. И надо ли говорить, что на вступительных экзаменах мне попалось сочинение по Ахматовой?.. «Как неотвратимо Судьба ведет свою линию», — наверное, сказала бы на это Ахматова). А дальше МГУ, кандидатская, докторантура в Тарту и вот наша Вышка. О своем выборе я никогда не жалела и остаюсь таким же преданным адептом Серебряного века, как и много лет назад.

Деятельность каких женщин-ученых Вас вдохновляет?

Здесь, безусловно, можно назвать много замечательных имен. Наверное, первым бы я тут назвала имя Зары Григорьевны Минц не только потому, что это крупнейший исследователь  истории русской литературы начала ХХ века, но и по некоторым «биографическим» обстоятельствам. Мне посчастливилось учиться в докторантуре Тартуского университета, где и преподавала Зара Григорьевна с Юрием Михайловичем Лотманом. Сейчас их ученики весьма успешно продолжают традиции, заложенные Минц и Лотманом: это не только ряд организованных конференций, проектов, сборников, книг, статей, сформировавших облик русской филологии второй половины ХХ века (да и во многом нынешней филологии), но и та человечность и неравнодушие, с которым они это все делали. Нам неоднократно рассказывали истории о том, какие были Минц и Лотман в жизни — и эти примеры вдохновляли не меньше, чем их академические заслуги. Моя научная руководительница, Леа Лембитовна Пильд, училась у Минц, и многие приемы анализа текста (и редактуры: выделение в тексте фрагментов разным цветом — это от нее!), требовательность и высокий интеллектуализм «унаследовала» от своей наставницы. А я, получается, могу отчасти считать себя научной «внучкой» Минц) По крайней мере, к этому очень хочу стремиться.

Интервью брала Стовбур Мария, БФИЛЛ-213

Дарья Сергеевна Глебова 

https://www.hse.ru/org/persons/46699944

Что предопределило Ваш путь в науке?

В первую очередь, это преподаватели филфака Вышки 2011–2015 гг. Там не было случайных людей, все они сильно на меня повлияли и предопределили мой путь в науке. Здесь было три «вектора». Мои теоретические интересы и вообще то, как я представляю себе, что такое филология как гуманитарное знание — все это сформировалось, главным образом, благодаря курсам Сергея Леонидовича Козлова, к сожалению, почившего на прошлой неделе, и Михаила Брониславовича Велижева. Их живой интерес к междисциплинарности и интеллектуальной истории меня всегда очень привлекал и вдохновлял. 

С другой стороны, был вектор про то, как именно заниматься филологией, то есть как читать текст, как его анализировать. Здесь, безусловно, огромное влияние на меня оказали Александр Львович Осповат, Екатерина Эдуардовна Лямина и другие коллеги — всех трудно перечислить. Их строгость к тексту, «акрибия», желание прочитать всё-таки то, что написано, а не вчитать туда что-то своё — вот этой строгости я стараюсь придерживаться всегда. 

А третий, наверное, главный вектор, который меня ведет до сих пор именно в моей исследовательской деятельности, — это вектор, подаренный мне людьми, связанными с лабораторией лингвосемиотики. Главным образом Алексей Алексеевич Гиппиус, Анна Феликсовна Литвина, Александр Львович Лифшиц; конечно, Федор Борисович Успенский. Главным впечатлением, которое предопределило мой путь в науке, стала экспедиция в Великий Новгород с Алексеем Алексеевичем Гиппиусом после первого курса. Это была первая такая экспедиция: филфак тогда только открылся, и вот мы поехали в Новгород, из филологов нас было всего четверо. Алексей Алексеевич организовал тогда не только студенческую экспедицию, но и большую конференцию, на которой собрались все главные светила русистики: Виктор Маркович Живов, Борис Андреевич Успенский, Андрей Анатольевич Зализняк и многие другие. Я помню, меня очень впечатлило, что у Виктора Марковича была трость, красные носки, и красная бабочка. Ему тогда, кажется, было 67 или 68, и меня, тогда ещё первокурсницу, тогда искренне поразило, что у этого «древнего» человека с бородой так много энергии и такие живые глаза ребенка. Я в тот момент поняла, что хочу вот так же выглядеть, когда мне будет 68, и такой жизнью обладать. А сагами я стала заниматься позже, как раз благодаря лаборатории и Фёдору Борисовичу Успенскому и Анне Феликсовне Литвиной, которые сопроводили меня на этом пути. 

Деятельность каких женщин-ученых Вас вдохновляет?

Меня с детства поражали люди, которые полностью себя посвящали науке — и мужчины, и женщины, я как-то не делала различения. Но женщины, наверное, особенно, потому что для женщины намного труднее посвятить себя науке целиком — и  вот женщины, которым это удавалось, меня всегда очень впечатляли. Таким самым сильным впечатлением для меня была коллега из Исландии, Эмили Летбридж. Когда я приехала в Исландию в магистратуру, на первом курсе у нас были встречи “Medieval coffee hour”, куда приходили преподаватели рассказывать о том, чем они занимаются. Туда как-то раз зашла и Эмили, замечательная скандинавистка. Она очень живо говорила о том, что она делает — о рукописях и их создании, трансмиссии и т.д. Её всё это по-настоящему волновало. Но поразило меня даже не это, а то что, оказалось, что она, когда закончила аспирантуру, написала заявку на грант, чтобы поездить целый год по Исландии на джипе, по всем местам, где происходят саги, и сделать карту всех упоминаемых в сагах мест (“saga map”, мы этим проектом очень часто пользуемся). Меня особенно тронуло, что для нее было важно не просто прочитать все эти тексты, но и «прожить» их: она ездила по разным отдаленным местам в Исландии и вела блог, в котором рассказывала о поездке и описывала места, которые она посещала: что за сага в этом месте происходит, что происходит с ней самой во время поездки. И она одна это делала целый год, то есть провела год в машине в этой заснеженной стране. Вот эта полная отдача себя делу и своему интересу поразила меня до глубины души. Вне моих прямых интересов таким источником вдохновения для меня была Джейн Гудолл, которая занималась приматами — как и Эмили, она меня впечатляет главным образом тем, что для них обеих наука — это и жизнь, и приключения. Я как-то с детства всегда мечтала, чтобы у меня тоже была такая жизнь. Мне кажется, самое важное здесь то, чтобы мое дело меня приводило туда, где мне хочется быть и где есть для меня большое вдохновение: в тот университет, в котором мне хотелось бы преподавать, или в ту страну, где я хочу жить, может не ожидая даже, что я оказывается хочу именно этого. Пока в моей жизни все так и получалось — филология привела меня в Древнюю Русь, Русь — в Исландию и скандинавистику, что позволило мне увидеть мир с очень неожиданного ракурса. Очень любопытно, куда меня приведет мой научный интерес дальше. И меня очень вдохновляет, что есть женщины, на которых здесь можно ориентироваться и которыми можно вдохновляться.