Лев, Владимир и Елена Щур: «Важно сохранять жизнелюбие, стойкость и оптимизм»

Герои первого выпуска — семья Льва Николаевича Щура, профессора МИЭМ, создателя первой в России научной компьютерной сети. Сын Льва Николаевича — заведующий Международной лабораторией статистической и вычислительной геномики, член Ученого совета ВШЭ Владимир Щур, жена Владимира — специалист по связям с общественностью отдела научных коммуникаций Елена Щур.

«Было у родителей четыре сына: три нормальных, а один — физик»

— Лев Николаевич, пожалуйста, расскажите, где прошло ваше детство? В какой семье вы выросли?

— Мое детство прошло в городе Ухта, в Коми АССР. В Ухте были и до сих пор существуют исследовательские институты, которые проектируют развитие нефтяной и газовой промышленности на Севере и за Уралом. Город славился небывалой концентрацией интеллигенции. Дело в том, что окрестности Ухты — это бывший ГУЛАГ №2, он носил название Ухтижемлаг. Туда сослали огромное количество известных писателей, инженеров и ученых.

Мой отец был химиком, он конструировал и строил химические предприятия. В том числе 12 заводов по переработке радиоактивной воды, из которой извлекался сернокислый радий. Также он участвовал в ликвидации спичечного голода, когда немецкие, шведские, американские станки перестали работать. В 1924 году он строил спичечную фабрику «Маяк» в Рыбинске. Поэтому с самого раннего возраста я знаю точные размеры спичечных коробков и иногда использую их для того, чтобы что-то измерить.

До революции отец получил глубокое образование в реальном училище, после чего попал в армию, в Первую мировую служил офицером как инженер-химик, прошел белую армию, а после строил заводы в Рыбинске, Березниках, Гомеле… Затем приехал Москву, откуда был сослан в лагерь в Коми: 10 лет без права переписки. 

В нашей семье было четверо сыновей. Два моих старших брата — химики-технологи, а младший — инженер-строитель. 

Одна из важнейших вещей, которую я вынес из детства, — это четкое понимание своего личного пространства, в котором должно быть самоуважение, и личного пространства моих родителей, братьев.

— Как строились ваши отношения с братьями?

— Благодаря мудрости моей мамы, мы друг другу никогда не мешали, хотя один играл на скрипке, другой — на баяне, третий — на фортепиано. У нас были совершенно замечательные учителя, и в обычной школе, и в музыкальной, — это люди другой формации, которые говорили, как чеховские герои: правильный язык, офицерская выправка… Музыкальной грамоте меня учил член Союза композиторов СССР, автор учебника по сольфеджио. 

В детстве мы много чем занимались. Помню, после первого класса мне в руки попала книга о греческих метательных орудиях, и я изготовил катапульту. Испытания во дворе кончились тем, что я пробил кому-то голову, после чего меня ждал серьезный разговор с отцом. Я глубоко заинтересовался тем, как эти орудия устроены. Младший брат шутил: «Было у родителей четыре сына: три нормальных, а один — физик».

— Так почему все-таки вы выбрали физику, а не химию?

— Вообще мой отец очень любил математику. Так получилось, что в то время была востребована химия. В армии он получил образование по химзащите, но он дословно помнил все теоремы по геометрии и алгебре. А когда работал в Москве в начале 30-х, с большим трепетом ходил на лекции основателя московской школы математики Николая Николаевича Лузина на мехмат Московского университета. Говорил мне: «Поступишь в МГУ, куплю тебе французское пальто». В итоге пальто досталось моему сыну Владимиру. Я очень рад, что он получил образование в одной из мощнейших математических школ и является последним учеником выдающегося математика Владимира Игоревича Арнольда. 

А мое студенчество прошло в Горьковском (Нижегородском) государственном университете им. Н.И. Лобачевского, затем — в Институте теоретической физики имени Л.Д. Ландау в Черноголовке, где я выполнил дипломную работу и долгое время работал, учил студентов вычислительной физике. 

В математике и физике есть строгая логика, поэтому так вышло, что выбор пал на них. Я долго сомневался: математика или физика. Фактически то, чем я занимаюсь сейчас, — это прикладная математика. Но я не могу разделить, где заканчивается математика и начинается физика. 

— А как вы оказались в Вышке? 

— Так случилось, что в год, когда МИЭМ стал частью Вышки, в беседах с ректором института Александром Николаевичем Тихоновым у нас возникла идея создать базовую кафедру. Сейчас я веду магистерскую программу «Суперкомпьютерное моделирование в науке и инженерии» и руковожу Лабораторией вычислительной физики. Кроме того, являюсь председателем Научно-технического совета суперкомпьютерного комплекса НИУ ВШЭ.

— Как уживаются ученые в одном пространстве? Часто ли у вас возникают споры?

— В Институте Ландау говорили, что учеными бывают только коты. Поэтому у нас в семье основной спор такой: кто умнее — наши коты или мы?

«Для меня важно быть в своей культуре»

— Владимир Львович, почему вы решили пойти не по стопам отца и выбрали математику?

— С 8-го класса я участвовал в олимпиадах и по математике, и по физике. После школы был зачислен на факультет общей и прикладной физики МФТИ и поступил по экзаменам на мехмат МГУ. Я до последнего колебался, выбирая между математикой и физикой, но в итоге выбрал мехмат. В каком-то смысле я исполнил мечту дедушки. Классическое университетское образование привлекало возможностью посещать лекции других факультетов, общаться со студентами разных направлений. 

Со второго курса я был участником семинара академика Владимира Игоревича Арнольда. После окончания МГУ поступил в аспирантуру в Университет Париж XI. Французская математическая школа — одна из сильнейших в мире. К концу аспирантуры я понял, что хочу поменять область на какую-то более прикладную. А поскольку меня всегда интересовала не только математика и физика, но и биология, я решил выбрать междисциплинарную науку — геномику. 

— Чем геномика отличается от генетики и применяете ли вы в ней свой математический бэкграунд?

— Изначально генетика — это биологическая наука, а сейчас появляется много междисциплинарных наук, таких как биоинформатика, из которой, в свою очередь, вышла геномика. В 2007–2008 годах упали цены на секвенирование — метод считывания последовательности ДНК, и у нас появился доступ к изучению больших полногеномных данных. В связи с необходимостью расчета новых объемов генетических данных существенно повысилась потребность в математических моделях, алгоритмах, вычислительных методах — произошла геномная революция. Мое математическое образование оказалось здесь очень востребовано. Мне интересно, что мы идем от биологической постановки задачи и ищем математические методы для того, чтобы смоделировать, извлечь информацию из данных. Геномика существует на стыке биологии, математики, компьютерных наук, а в зависимости от задач может быть связана с археологией, экологией, медициной и даже криминалистикой. Я подробно рассказывал об этом в интервью.

— Какими исследованиями вы занимаетесь сейчас?

— Один из важных проектов — изучение участков неандертальских ДНК в геномах современных людей. Известно, что есть различия в древних генетических компонентах, например, у европейцев и азиатов, и наша задача — понять, в чем эти различия и чем они обусловлены: сложной историей перемешивания или действием естественного отбора.

— Вы много учились и работали в ведущих мировых вузах, но все же предпочли вернуться в Россию. Почему?

— Для меня важно быть в своей культуре. Когда я выхожу на улицу, то понимаю, что практически с каждым могу обсудить Достоевского. Я этого не делаю, но само осознание мне приятно. Мне необходима смена сезонов. В Калифорнии, например, мои биологические часы сходят с ума. Жена говорит, что ей не хватало русской хандры, а без этого нет саморазвития. 

— Можете назвать самое главное, чему вас научили родители?

— Во-первых, делать дело. Когда не может быть никаких «не могу» или «постараюсь», надо — значит, сделаю. А во-вторых, сохранять достоинство при любых обстоятельствах. Когда устал или опускаются руки, можно поделиться эмоциями с близкими, но в остальном важно сохранять жизнелюбие, стойкость и оптимизм. На долю прадедов с обеих сторон выпала нелегкая доля — ссылки, репрессии, но при этом никто ни на что не жаловался, такие были люди.

Я убежден, что традиции и взаимная поддержка — это опора семьи.

«Я долго не могла определиться, что мне ближе: научная сфера или связи с общественностью»

— Елена Юрьевна, расскажите, из какой вы семьи? Где вы выросли?

— Я родилась в Москве, мои родители не из академической среды: папа работает в бизнесе, мама — в области страхования. Когда я в первый раз побывала на малой родине Владимира, в Черноголовке, я была поражена, что почти у каждого его одноклассника родители — научные сотрудники. Говорят, что в Черноголовке докторов наук больше, чем бродячих собак. Тогда я поняла, что это не шутка. 

Мои родители всегда поддерживали меня в любых стремлениях. Мне было интересно учиться, и семья всегда давала эту возможность. В 8-м классе я поступила в лицей 1535, сейчас он является одним из партнеров Вышки и много лет подряд лидирует в рейтинге школ Москвы. Лицей сформировал любовь к знаниям и науке, подтолкнул к тому, чтобы идти дальше в МГУ: я училась в историко-филологическом классе, и у меня не было колебаний, куда поступать.

— А как вы познакомились с Владимиром?

— Можно сказать, в последний момент: на вручении дипломов. Я окончила филологический факультет, Владимир — мехмат, мы никогда не пересекались друг с другом. Но в МГУ церемония вручения красных дипломов проводится сразу для нескольких факультетов. Как мы любим шутить: «Хоть на что-то красный диплом сгодился!»

— Сложно ли быть женой ученого?

— И да, и нет. Например, если нужно принять важное решение, научный аналитический подход очень помогает. Но если это простая бытовая задача, скажем перевернуть котлеты на сковородке, приходится давать точные указания: как, когда именно и на сколько градусов.

Во Франции Владимира однажды пригласил на ужин его научный руководитель. Они сразу принялись обсуждать науку, но неожиданно в гостиной погас свет — перегорела лампочка. Тут Пьер громко кричит: «Брижит, лампочка перегорела!» Прибегает его жена со стремянкой, меняет лампочку, а они продолжают говорить про математику. Владимир, конечно, порывался помочь, но его учитель невозмутимо продолжал дискуссию, давая понять, что такие у них в семье порядки. 

— Вы работаете в отделе научных коммуникаций Дирекции по маркетинговым коммуникациям Вышки. Кто такой научный коммуникатор и в чем его задача?

— Я долго не могла определиться, что мне ближе — научная сфера или связи с общественностью. После университета я работала в пиаре, но при этом училась в заочной аспирантуре и писала диссертацию. Мне нравилась работа в сфере коммуникаций, но хотелось придать ей смысла, ощутить общественную пользу. 

Когда мы с Владимиром переехали в Англию, в Кембридж, наука оказалась как никогда близко. Там каждый год в одном из колледжей проходят публичные лекции, на которых известные ученые рассказывают про свои исследования. Эти лекции необычайно популярны. Меня тогда поразило, сколько людей, юных и зрелых, близких науке и очень далеких от нее, с интересом слушают доклады, а ученые рассказывают так, чтобы было понятно каждому. Тогда я обратила внимание на сферу научных коммуникаций, и меня она очень вдохновила. 

Есть известная фраза, которую приписывают Эйнштейну: «Если вы не можете объяснить свой предмет пятилетнему ребенку, вы сами его не понимаете». Научный коммуникатор объясняет людям, чем занимаются исследователи, как они работают и почему это важно. Самое интересное и сложное в сфере научных коммуникаций — сначала погрузиться в тему и как следует ее изучить, посмотреть на нее глазами ученого, а потом уже придумать, как привлечь неосведомленного читателя, на чем сделать акцент. 

— Что для вас главное в семье?

— Поддержка и доля доброй иронии. Умение признать, что коты порой умнее.