9 июня 2016 г. Состоялась встреча "Высшее образование: К эффективной инклюзии через адекватное восприятие инвалидности" с Анатолием Дмитриевичем Попко
Анатолий Дмитриевич Попко - эксперт в сфере невизуальной доступности, председатель Совета по делам молодёжи при Центральном Правлении Всероссийского общества слепых (ВОС).
Место проведения: Мясницкая, 20, ауд.120
Время: 9 июня, 17:00.
Тематика встречи:
Социальная идентификация человека как "инвалида" и последствия такого восприятия контрагента. Способы преодоления психологических, организационных и технических барьеров, которые возникают у людей с инвалидностью (в первую очередь, слепых и слабовидящих) в процессе получения высшего образования.
Видео встречи:
Презентация встречи:
А. Д. Попко - Высшее образование: К эффективной инклюзии через адекватное восприятие инвалидности
Расшифровка встречи:
Расшифровка Анатолий Попко - Высшее образование: К эффективной инклюзии через адекватное восприятие инвалидности.docx
Анатолий Попко
Лекция
Меня зовут Анатолий Попко. В 2007 я году закончил факультет госуправления Московского государственного университета. На год раньше получил диплом переводчика в сфере профессиональной коммуникации (английский язык). Мне повезло, было фактически два высших образования (чуть не сказал «по цене одного»).
На 4-5 курсе я начал довольно активно и интенсивно работать. В 2007 году я пошел на завод. Этакое профессиональное самоубийство, как многие считали. Это не совсем так. Год я продержался на отечественном предприятии Всероссийского общества слепых.
Затем работал два года в институте «Реакомп», который находится в том же здании, где и РГБС (Российская государственная библиотека для слепых). Фактически я занимался обучением инвалидов по зрению использованию компьютерной техники. Но не так узко — у меня было еще много всего параллельно.
Три года я работал в культурно-спортивном реабилитационном комплексе Всероссийского общества слепых на Полежаевской, где раньше был Дом культуры. Там я занимался тем, что изучал проблемы молодежи с инвалидностью по зрению в общем. Много мероприятий проводили.
И одной из очень важных сфер для молодых инвалидов мы сочли образование в самом широком разрезе. Детский сад нас меньше всего интересовал. Все-таки школы ранней интервенции — это не сюда.
А вот старший школьный возраст и естественно средние специальные училища и высшие учебные заведения — если не делали что-то, то интересовались этой проблемой, так скажем.
В моем отделе работало 5 человек (из них четверо с высшим образованием) — инвалиды по зрению, незрячие. И один даже кандидат наук, Павел Александрович Обиух. Некоторым его фамилия знакома по известной истории с авиакомпанией «Сибирь»: размахивал флагами, занимался правозащитной деятельностью. Потом мы с ним вместе работали.
Затем еще где-то 2,5 года я трудился в компании, которая занималась техническими средствами реабилитации. Это программы экранного доступа, синтезаторы речи, брайлевские строки — в общем, увлекательная и интересная история.
А сейчас я занимаюсь проблемой невизуальной доступности.
Учась в МГУ, на факультете государственного управления я был на тот момент первым и единственным студентом с ограниченными возможностями здоровья. Уточню, что потеря зрения у меня тотальная, то есть я тотально слепой.
Факультет госуправления — это, по большому счету, гуманитарный аспект проблем управления. Как бы и что бы по этому поводу ни думали все, кто его окончил.
И учился я, конечно, в обнимку с ноутбуком. Я не очень хорошо читаю по Брайлю и не очень активно его использую в своей жизнедеятельности. Я этим не бравирую. Я считаю, что Брайль — вещь очень нужная и полезная. И тем людям, которые по Брайлю читают, я по-хорошему завидую. Но и в каком-то смысле сочувствую, потому что с брайлевской литературой и печатными изданиями есть большая проблема.
Я интересовался (не могу сказать, что серьезно занимался) проблемой структурных подразделений, которые создаются в вузах с целью повысить эффективность учебного процесса лицам с особыми образовательными потребностями, проще говоря, студентам с инвалидностью.
Я знаю Владимира Вячеславовича Соколова, который занимается этой проблемой в МГППУ, Бронюс Броневича Айсмонтаса, мы с ним встречались, общались. В Новосибирске — Светлана Васильева, естественно. Это моя коллега бывшая, мы с ней с удовольствием общаемся. Она руководит ЛА — ресурсным центром в Новосибирском государственном университете. Вот ресурсный центр как раз на это опытное обучение. В Нижнем Новгороде, в ННГУ (Нижегородский государственный университет имени Лобачевского) тоже создано такое структурное подразделение.
Давайте не будем использовать официальную формулировку: «повышать эффективность учебного процесса для лиц с особыми учебными потребностями, особенно...» Давайте будем говорить проще: «которое способно помочь учиться инвалидам». Причем всех категорий. Но, конечно, упор делается на инвалидов по зрению.
К сожалению, ни в МГУ, ни в Высшей школе экономики, ни в других ведущих вузах страны такие подразделения не созданы.
[Комментарий из зала:]
А можно вопрос? Вы упомянули, что вы не очень пользуетесь Брайлем. А как же?..
[Анатолий:]
Учебные и производственные задачи я решаю при помощи ноутбука. У меня нет проблем с восприятием синтезированной речи и у меня нет проблем с абстрактным мышлением. Все, что я делаю — от презентации до каких-то конспектов, лекций, до всего остального — я делаю на компьютере и в голове.
У меня нет брайлевского дисплея, органайзера для слепых тоже нет. Но когда у меня был доступ к этой технике, я не могу сказать, что я ее активно использовал.
С проблемой чтения текстов я столкнулся на английском языке. Но там были небольшие тексты, странички две максимум. Берешь его и со всех сторон обсасываешь. Под конец наших занятий, где-то через 2-3 недели работы с этим текстом я его знал практически наизусть. Я также читал его при помощи компьютера с синтезатором речи.
Вот spelling — это постоянная проблема и в английском, и во французском языке. Я читал по символам, мне приходилось прямо заставлять себя учить.
От меня, надо сказать, особенно сумасшедшего spelling и не ожидали… Требования были более или менее одинаковые для всех, как-то я выкручивался. Хотя до сих пор я не могу похвастаться, что у меня идеальный spelling.
Я очень часто пользуюсь проверками, инструментом проверки грамотности, в Яндекс лазаю. Кстати, и с русскими словами такая же история, хотя грамотность, в общем и целом, и общий уровень письменной речи у меня более или менее средний, высокий.
Я должен сказать, что не от хорошей жизни я обходился без Брайля. Я поздно ослепший, и читать по Брайлю как способ работы с информацией для меня всегда медленнее, чем воспринимать на слух.
Использовать его эффективно я, в общем-то, научился. Мне хватало на освоение школьных предметов. Но в процессе получения высшего образования у меня не было, например, возможностей ездить в библиотеку и просить, чтобы мне там мне что-то кто-то напечатал. А никаких принтеров для печати рельефно-точечным шрифтом в МГУ не было (2002-2007 годы). Учиться было надо, выходить из положения было надо. «Не умеешь танцевать — все равно дыши, дружок».
Конечно, если есть возможность читать по Брайлю, лучше читать по Брайлю, это и не обсуждается.
У меня, по большому счету, две с половиной мысли на всю сегодняшнюю встречу. Я их, конечно, буду разжевывать, с разных сторон к ним подходить, десять раз повторять, это неизбежно.
Первая мысль, важная, ключевая и принципиальная, состоит в том, что «инвалидность на самом деле — в голове». Да, инвалидность в головах.
Вторая мысль, равно важная, состоит в том, что «инвалидом человека делает окружение» (если брать социальный подход к инвалидности). То есть инвалидность интерфейсов. Инвалидность не у меня, условно говоря, а у компьютера, у которого нет программы экранного доступа к брайлевской строке. Это он инвалид, а не я.
И третье (это «полумысль») — это практические советы, примеры для людей, которые не сталкивались с проблемами инвалидности, для преподавателей, которые не знают, как решать проблемы инвалидности, и так далее. Я думаю, что эта часть для нас наименее важна.
Вчера у меня состоялась почти двухчасовая встреча с молодыми ребятами, которые являются сотрудниками «Сбербанка» РФ и занимаются разработкой мобильного приложения Сбербанк-онлайн.
Предыстория такая. Всероссийское общество слепых обратилось в Сбербанк с посылом: «А давайте вы уже сделаете ваше приложение чуть более доступным?» Эти товарищи удивились и говорят: «Да, а что, надо? Ну, приходите к нам. Вы расскажите, как это делать».
Я пришел и мы полтора часа на примерах, на конкретных задачах смотрели, как их приложение сделать доступным. Это очень полезная встреча, даже просто потому, что когда неподготовленный человек начинает взаимодействовать с инвалидом (преподаватель видит незрячего студента, человек на улице видит людей, которые общаются жестами), он так или иначе идентифицирует этого человека в первую очередь по его инвалидности.
То есть это не человек, который высокий, низкий, мужчина, женщина. Это именно инвалид, в первую очередь. Человек воспринимается инвалидом, а потом все остальное. Даже половое различие «мужчина — женщина» уходит на второй план. Он сначала инвалид и только потом все остальное.
Почему я так думаю? Привожу два примера своих собственных.
Ситуация первая. Студенческая группа, курс, наверное, второй или третий. Мы уже все перезнакомились, отношения в группе у меня сложились довольно неплохие, меня все знают. По крайней мере, дурацкие вопросы уже все позадавали, это этап пройденный.
Я обычно садился за первую парту, обычно так: прохожу, устраиваюсь, сажусь там, достаю ноутбук, начинаю готовиться к занятиям. И вот я вхожу в аудиторию, сажусь и чувствую, что-то не то происходит. Мало людей. До начала семинара остается уже не так много времени, а народу как-то маловато. Причем не видно парней. Я дружил и с девушками, и с парнями всегда в группе, но слышу одни женские голоса. Ну ладно, пожал плечами, мало ли что. И вот заходит, по-моему, Миша Федотов, мой одногруппник. Он заходит, и из того угла, где девчонки копошились: «Миш!»
Он говорит: «Все-все-все, ухожу!»
И я понимаю: «А что за ерунда?» Тут мне в голову: «22 февраля!»
Они готовились к тому, чтобы нас поздравлять. Я говорю: «Слушайте, девочки, родные мои, давайте, я тоже пойду?»
Они говорят: «Не, ты сиди, ничего страшного».
Я все равно вышел, конечно. Но это пример номер раз.
Пример номер два. Английский язык у нас был довольно креативным. Нам пытались привить навыки, в том числе, и презентации: как выступать с каким-то сообщением, насколько его надо структурировать, жестикуляция — то есть навыки презентации. На английском языке.
Я пришел, как обычно (обычно я всегда опаздывал, а тут пришел чуть пораньше), сижу и вижу, что как раз тоже девочки собрались. У нас на факультете госуправления девушек было гораздо больше, чем ребят. Для того чтобы презентация выглядела более или менее прилично, надо расставить столы по-другому: отодвинуть все столы в один угол, а один оставить как кафедру, посадить туда президиум. Преподавательница говорит: «Девочки, встаем!» И они начинают носить столы.
Я говорю: «А может, вам помочь кому?» — «Не-не-не, ты не волнуйся, ты не волнуйся!»
Лет 10-12 назад я был в гораздо более оптимистичной спортивной форме, чем та, в которой я пребываю сейчас. И вообще в школе с физкультурой все было нормально, и двоеборье у нас было, и 20 раз подтянуться. Нормативы высшей школы милиции мы более или менее сдавали.
Но все равно ни внешний вид, никакие внешние признаки не могут переключить инерционное внимание людей с того факта, что ты инвалид. И это не хорошо, это не плохо, это просто пока так. Сейчас в СМИ немножко больше говорят об инвалидах, но ситуация в этом отношении меняется очень медленно.
Я приведу другой пример, даже рискуя быть обвиненным в низкопоклоннических чувствах по отношению к братьям нашим меньшим, сиречь гражданам Соединенных Штатов Америки.
Я там жил на протяжении года как студент по обмену. Я был ровно такой же слепой, только еще моложе. 1999-2000 годы, мне соответственно 17-18 лет.
Я попал в христианскую среду. Одной из их идей был выезд на природу, чтобы бесплатно поработать на создание того, что называется Bible camp. Они реально уезжали за 1000-2000 км, платили деньги за то, чтобы им там организовали проживание и питание. И на протяжении всего своего недельного пребывания они строили дома в этом полу-лесу. Реальный лагерь, только не пионерский, а по-русски вроде «христианский», «библейский».
Ггвозди забивали, малярка у них была, тянули «колючку» по периметру этой территории. Не знаю, для чего. Я попытался пошутить на эту тему, решил, что не надо. Они на полном серьезе говорят: «Это для оленей, у нас олени есть». Я говорю: «Ну ладно, ладно. А вышки когда будем строить?» Юмор не пришелся. Они как-то так: «Ха-ха-ха, какой ты умненький приехал».
Как раз после этого разговора меня распределили на строительство этого забора.
У них было очень много фотографий. Они же не просто так строят, они еще этим гордятся. Они делают фотографии, презентации, как они славно поработали, какие они молодцы.
Шел дождь. Было начало апреля, штат Невада. Мы уезжали, было +15, а приехали — +2. Ледяной дождь, нормальной одежды нет, в общем, условия самые не очень.
И вот одна из наиболее популярных фотографий, которую мне описывали. Я иду под дождем, несу на плече лом. За один конец лома держусь я, за другой — мой коллега. И на этом ломе мы barbed wire (колючую проволоку) тащим от одного столба к другому.
Им не то, что было глубоко плевать на мою инвалидность. Там столько разных людей… Каждой твари по паре. И настолько все особенные: один по-английски не разговаривает, у второго еще какие-то проблемы, избыточный вес. И этой мути столько, что они реально не знают, как с кем общаться.
Четвертый — инвалид. Они: «А ты кто? А, ты слепой. А что ты можешь? Нести лом можешь?» Я говорю: «Ну да». — «Все, пошли».
У нас повышен эмоциональный фон, когда вот такое отношение, которое мы сформировали к инвалидам. Там я его как такового не заметил. Конечно, эти примеры я привожу, как крайние. Я не хочу сказать, что все в Штатах замечательно, а у нас все так грустно. Просто я очерчиваю границы.
Начну следующий слайд.
Преподаватели и студенты без инвалидности, общаясь с инвалидностью, исходят из собственных представлений об инвалидах. Мы все люди. У нас у всех есть свои представления об этой категории людей.
Пример про рыжих. Нет у нас никакого отношения к рыжим. А дураки, о которых у нас есть очень сильное мнение, из общей массы не выделяются. Это означает, что мы не можем начать общаться с дураком так, как будто он дурак, потому что мы этого не знаем. А рыжий — это просто цвет волос.
А вот если инвалид, тогда у нас очень много своих представлений, ощущений, переживаний, эмоций и т.д. Откуда они берутся?
Здесь я сделаю небольшое отступление.
Недавно я был в Магнитогорске на семинаре ВОСовского актива. Председатели местных организаций, Челябинской областной организации ВОС собрались, чтобы обсудить проблемы доступной среды.
И меня спросили: «А собственно, как правильно называть? Вот инвалид, а как противопоставить ему всех остальных?»
Здоровый? Тогда получается, что инвалид больной. Хорошо. А если я инвалид и у меня грипп, то я дважды больной? А если я болел и выздоровел, то все равно остался больным? Неувязочка.
Тогда говорят: «Окей, ладно, пусть будет: ты инвалид, а все остальные — нормальные».
Я говорю: «Друзья мои, нет, так не пойдет. Я вас очень люблю, но давайте так не будем. Не надо, просто не надо».
Они говорят: «Хорошо. Но как тогда с тобой бороться, как тебя охарактеризовать?»
Я говорю: «Давайте так договоримся. Есть люди с инвалидностью — и это инвалиды. И есть люди без инвалидности, или условно здоровые».
Это «условно здоровые» можно произносить как в отместку, потирая ручки. Типа ты тоже неизвестно кто, просто «недообследованный», мало ли какой.
Когда эти «условно здоровые», обаятельные, прекрасные, совершенно замечательные люди, которые составляют подавляющее большинство населения, сталкиваются со здоровыми инвалидами? Где это происходит?
Это происходит в метро, потому что инвалид там стоит с протянутой рукой, или он играет, или что-то делает, то есть окружению понятно.
Была одна история, я сам в ней не участвовал, но участвовали мои хорошие знакомые, мнение которых я готов воспринять если не как правду, то, по крайней мере, как то, что могло случиться.
Как-то стояли молодые ребята с инвалидностью, наши незрячие. То ли пиво пили после учебы, то ли еще что-то. И разговорились, как же так, формируется представление об инвалидах по тем людям, которые ходят и попрошайничают в метро. Да сколько же это может быть? А тут как раз первое апреля на носу. Ладно.
Дальше картина следующая: открывается дверь метро (или электрички, не помню), входит слепой и говорит: «Уважаемые пассажиры, сами мы не местные, мы незрячие, поэтому мы вам сейчас будем раздавать деньги. Но немного, по копеечке, потому что сами мы не местные и незрячие. Возьмите, пожалуйста; возьмите, пожалуйста. Да, и вы тоже возьмите, пожалуйста». Проходят по всему вагону, раздают деньги и уходят.
Понятно, что это жест отчаяния. Понятно, что вряд ли у пассажиров, которые ехали в этом вагоне, которые мирно пытались поспать в это время, сформировалось адекватное представление об инвалидах.
Но, я думаю, эти пассажиры получили серьезную психологическую травму и начали больше подавать. Потому что инвалиды не просто не видят, но еще и мало ли, что там у них в голове.
Тем не менее, это очень устойчивый стереотип, и он формируется таким вот образом. Подавляющее большинство наших сограждан видит людей с инвалидностью в метрополитене или еще где-то в таких обстановках.
По телевизору очень активно показывают инвалидов. И показывают их в двух ситуациях. Или он герой. Он идет, несмотря на проливной дождь, на припаркованные в неположенных местах машины и неправильно уложенную плитку, невзирая ни на что он идет в библиотеку. Куда ему еще идти?
Или «давайте мы его все вместе пожалеем, потому что судьба с ним так сурово обошлась».
Две крайние позиции: или он герой, или он должен вызывать жалость.
Если показывать инвалида, который успешен, он опять же будет героем, сразу попадет в первую категорию.
Нормального показывания людей с ограниченными возможностями, как они преодолевают проблемы, которые у них возникают, — этого, к сожалению, нет. И склонить к этому журналистов, сколько я лично ни бился, у меня не получается. Наверное, где-то есть хорошие журналисты. Должен же человек во что-то верить, в конце концов.
От друзей, знакомых, из рекламы по телевизору мы знаем, что есть предприятия слепых, в частности, где незрячие собирают розетки. И это тоже формирует представление об инвалидах.
[Комментарий из зала:]
Мне кажется, что на читающих людей еще оказывает влияние классическая литература. Взять 18-19 века, когда людям с особенностями было трудно чего-то добиться, даже элементарного обучения. Их показывают как попрошаек, которые вынуждены сидеть с протянутой рукой.
К сожалению, многие, когда читают, думают, что и в наше время сохраняется такая ситуация. Мне кажется, литература тоже накладывает отпечаток. Многие люди не задумываются о том, что сейчас-то ситуация изменилась, у них такого адекватного представления не возникает.
[Анатолий:]
Я согласен. Даже если мы возьмем современную популярную литературу. Помните «Стилиста» Марининой?
К сожалению, они тоже являются представителями «условно здорового» большинства. К сожалению, потому что у них есть свои представления об этом и они точно так же их транслируют в литературу. Это не только 18-19 век, но и сейчас.
Другая крайность. Гонсалеса помните, Рубен? «Я умею прыгать через лужи»… Я сейчас боюсь ошибиться с автором. Это очень-очень сложная история про парня, который жил в доме-интернате. И там тоже все очень-очень грустно, душещипательно.
Это общая проблема. Вышел в Америке сильно нашумевший фильм «Слепые», и там народ прямо возбудился. В фильме как-то сразу много людей ослепло, и они опустились немножко (в моральном плане). Нарисован портрет не очень неадекватный и неприглядный, так скажем.
Как с этой проблемой бороться, совершенно непонятно. В итоге у нас с вами, у общества формируется представление о том, что должен и чего не может инвалид. Я постарался ограничиться минимумом этих представлений:
«Инвалид не может самостоятельно принимать решения и решать свои проблемы».
«Он не может быть успешно образованным».
«Он не может красиво выглядеть и быть сексуально привлекательным».
Это мое мнение о том, что большинство думает об инвалидах. Повторюсь, большинство — это люди, которые не сталкиваются на регулярной основе с людьми с инвалидностью.
Я никого ни в чем не обвиняю, не пытаюсь сгустить краски. Я просто делюсь тем, что нажито непосильным трудом.
Вот что должен инвалид? Должен вызывать чувство жалости и сострадания и должен нуждаться в помощи посторонних людей.
Старый вопрос. Откуда у нас формируется такое мнение, откуда оно сформировано у меня?
Именно от многократной реакции людей. То есть общаешься с «условно здоровыми» людьми, и у них минимальные действия с твоей стороны вызывают, например, восхищение. «Высшее образование?! Ничего себе».
Таких случаев на самом деле много. Но в высшем образовании они не очень активно проявляются. Это то, с чем мы сталкиваемся именно за пределами учебного заведения.
У меня был очень яркий случай. Английский язык. Преподавательница ни на первом, ни на втором, ни на третьем занятии, а где-то месяца 2-3 спустя объявила самостоятельную. И точно так же мне раздает листок, ручку кладет и говорит: «Пиши». Я говорю: «Пардон, как дела, мадам?»
А она мне: «Что ты как, вот бери ручку в руки да пиши». Я говорю: «Вы знаете, я не могу этого сделать». Она: «Ну ладно».
Не то чтобы она по инерции это сделала. Когда мы общаемся с людьми, они иногда ловят себя на мысли, что забыли о том, что я не вижу. Как будто они должны это держать в голове постоянно. Это совершенно нормально, когда вы общаетесь с преподавателем, приходите на лекцию, или вы сами преподаете и к студентам обращаетесь. Вы не будете постоянно думать: «Ах ты ж, боже мой, какое ожерелье у этого преподавателя. Она говорит, какая молодец!» И каждый раз: «Слушай, я забыл, что у тебя такое ожерелье».
Это примерно такого же плана вещь для нас. И когда говорят такое: «Слушай, я тут даже… вылетело из головы, что ты не видишь». — «Ну, здорово, значит, наконец-то занялся делом».
Отличие от социальной нормы вызывает очень бурные эмоции.
Социальные нормы — это не то, что реально существует, а их представление о социальной норме.
Еще одна важная мысль. Возможно, те десятки, сотни, тысячи и миллионы людей, которые проходят мимо нас, но к нам не подходят, не вступают с нами во взаимодействие, они думают о нас хорошо и адекватно. Просто мы с ними не общаемся. А общаемся как раз с теми, которые по разным причинам пытаются проявить участие и сочувствие.
В смысле обучения это немного не так, потому что преподаватель, читает ли он лекции или семинары ведет, в некотором смысле вынужден взаимодействовать со всеми учениками. Он не может, даже если очень хочет, сказать: «Ты слепой, ты там посидишь где-нибудь». Или: «Ты не слышишь, давай как-нибудь сам».
С метрополитеном была довольно интересная история пару лет назад. В питерском метро встал вопрос о том, что надо собак-поводырей обучать работать в метро и вообще повысить доступность метро для слепых. Сидит дядечка, который в метро работает, умный, высокую должность занимает. И он на полном серьезе, совершенно без задней мысли говорит: «Слушайте, а давайте вы не будете в метро ездить? Есть же наземный транспорт: троллейбусы, трамваи, автобусы, такси, в конце концов. Ну что вам метро? Давайте, вы просто там не будете ходить».
Для него это решение проблемы. И очень трудно бывает убедить нормальными, простыми человеческими словами человека: «Нет, знаешь, приятель, мы все равно пойдем. Прости, конечно, не хочется тебя обижать, но это неизбежно».
И здесь история такая же. Сейчас проблемы лиц с ограниченными возможностями здоровья как бы поднимаются на щит. И что по сути происходит? И в высшем образовании в том числе.
Государство в лице Министерства образования формулирует совершенно однозначный запрос на инклюзию, даже сумасшедший. Раньше мы пытались закрывать глаза на слепых, глухих и колясочников и всех остальных.
Кстати, я не сделал оговорку, хотя и десять раз себе помечал. Когда я говорю об инвалидах, я имею в виду людей с сохранным интеллектом. Не потому что я как-то плохо отношусь к другой категории инвалидности. Просто потому что я не знаю, как с ней работать. Давайте это иметь в виду.
Высшие учебные заведения. Когда говорим о проблемах вуза, мы исходим с вами из того, что у нас образование цензовое. Нам надо во что-то верить. Одна из ключевых, если не самая важная задача, — это вбить, попытаться как-то вложить в студентов определенный набор «знания, умения, навыки». Вот это основная задача преподавателя.
Мы исходим из того, что инвалиды, которые поступают в высшие учебные заведения (они поступают по итогам ЕГЭ, внутренних экзаменов или как-то еще), — это люди, которые способны к самостоятельному решению проблем. Это сохранные адекватные люди, которые могут освоить учебную программу. Вопрос открытый, на 3 ли, на 4 или на 5. Но тем не менее могут именно психоментально. Инвалиды для нас — это такая категория.
И отказаться от обучения инвалида не может ни преподаватель, ни высшее учебное заведение. Точнее, не может отказаться на основании инвалидности. Вуз не может сказать: «Мы тебя не возьмем, потому что ты слепой, глухой или на коляске». Вуз должен придумать что-нибудь поинтереснее. Если вуз не хочет брать конкретного студента, значит, ему надо облечь свое нежелание в общественно-приемлемую форму. То есть он экзамен не сдал, не ответил на 25-й дополнительный вопрос, что угодно, но не на основании инвалидности.
Вузы сейчас стимулируют к тому, чтобы они брали на обучение студентов с инвалидностью. Стимулируют, насколько я понимаю, и кнутом из Минобра, и пряником из того же Минобра.
Стоимость обучения студента с инвалидностью, условно говоря, выше. Вуз получает за студента с инвалидностью больше денег, чем за студента без инвалидности. Это пряник. Я не уверен, что это истина в последней инстанции, но я слышал именно такую постановку вопроса. Вузы пытаются заинтересовать, чтобы они брали в качестве студентов людей с ограниченными возможностями.
Причем это принимает самые разные формы. Московский государственный психолого-педагогический университет берет пачками, как пылесос. Формируется специальная группа, в которую принимают инвалидов по зрению, и эта группа занимается отдельно. Лекции общие, а семинарские занятия у них отдельно от всех.
Давайте, мы обойдемся без оценок этой практики. Мы, говоря об инклюзивном образовании, имеем в виду образование инвалида в среде студентов без инвалидности. Давайте ограничимся такой моделью.
[Комментарий из зала:]
Хорошо, что есть ЕГЭ. Я сотрудник лицея при Вышке и я работала наблюдателем на ЕГЭ. Действительно, разница только в том, что детям с особенностями здоровья дается больше времени.
Но в целом все очень четко организовано: и шрифт Брайля, если нужно, и увеличительная техника. Все разработано заранее, потому что школа, которая организует ЕГЭ, заранее получает информацию о том, что необходимо для организации такого экзамена. Один раз были ребята с особенностями слуха. Их сопровождал специальный сурдопереводчик.
И как вы говорите, действительно, с этим никогда не сталкиваешься в обычной жизни. А тут я попала именно в ходе работы на ЕГЭ. Действительно очень серьезно. Это для меня была хорошая новость.
[Анатолий:]
Сейчас тратится довольно много сил и средств, чтобы включить инвалидов в общеобразовательный процесс. Надо сказать, это имеет свои плюсы и минусы. Не будем на этом долго останавливаться.
Ключевой минус, так сказать, side effect, побочный эффект этого явления в том, что начинает разрушаться система специализированных школ для слепых и слабовидящих. И это вызывает очень много эмоций, причем обоснованных, и проблемы. Немножко другая тема.
[Комментарий из зала:]
То же со слабослышащими, у них тоже разрушаются школы. Мы говорили со специальным факультетом Бауманки, который очень давно обучает слабослышащих. Они говорят, действительно, другое качество абитуриентов, студентов.
[Комментарий из зала:]
Один из минусов (плюсов, конечно, больше). Чтобы подготовиться к ЕГЭ, я была вынуждена переписывать все вручную на Брайле. Это занимало очень много часов, тот же английский, чтобы переписать один вариант с ноутбука. Минус в том, что в школе тебе не дают ничего, не обеспечивают ни принтером, ни другими условиями. К сожалению, так бывает часто, особенно в регионах.
А для экзамена тебе это дают. Но даже какие-то материалы при подготовке к экзаменам могут поступить, допустим, в 2015 году за 2010 год, очень устаревшие. Ты, конечно, почитаешь, примерно представишь себе формат, но задания будут уже другого характера. Эта система пока еще не усовершенствована.
[Анатолий:]
В чем еще особенность нашей государственной реализации доступной среды. Дело в том, что мы не можем постепенно и планомерно сначала подумать, а потом сделать. И это везде.
«Мы Конвенцию приняли? Обеспечить. Бабло лови!» — вот это позиция нашего государства. Не «Подумайте, как сделать, и давайте мы будем постепенно идти к этому». Это вызывает очень большие проблемы.
Я не знаю, какой весомый пример привести в смысле высшего или среднего образования. В среднем образование вообще все грустно.
Вот по 10 раз переложенная плитка. Хочется сказать: «Дайте мне эти деньги. Я не буду себе дачу строить, даже ремонт не сделаю в квартире, я даже своих добавлю, сколько есть. Но мы подумаем, как эту плитку класть, и один раз ее положим. А на оставшиеся деньги мы будем обеспечивать студентов с инвалидностью брайлевским дисплеем или слуховыми аппаратами. Давайте мы примем нормальное решение, нормальное. Давайте подумаем. Давайте вы нас спросите. Мы все ждем, когда нас спросят».
Таких проблем тьма-тьмущая, если дальше копать. А какая у нас ситуация происходит с нормативно-правовыми документами?
Я довольно основательно вникаю в систему всяких ГОСТов, СНИПов по доступной среде, строительные нормы, 159 правило… С одной стороны.
А с другой стороны, например, национальный стандарт РФ «Интернет-ресурсы. Требования доступности для инвалидов по зрению». Без слез не взглянешь. С точки зрения специалиста, ну хотя бы какого-нибудь, там написан полный бред.
Если начать всерьез применять этот ГОСТ о требовании к доступности к сайтам, интернет-ресурсам, то надо делать 60 ссылок на страницы и не больше. Это кто, это зачем? Что же вы творите? Это мы сами, потому что надо быстро сделать. Мы не можем быстро подумать, мы не можем взять зарубежный опыт. Нам надо срочно. Причем эта работа поручается чиновникам, которые ни по плитке не ходят, ни в интернет не выходят. Они, естественно, пишут какой-то нормативно-правовой акт. И это идет наверх.
В строительной компании ничего не делают. Они начинают читать эти ГОСТы, которые один противоречит другому. Пытаются как-то класть плитку. В результате плюют. Они зовут экспертов, говорят: «Вы нам согласуйте». Ведь ключевой посыл Конвенции: «Ничего для нас без нас». Правильно. Вот, ГОСТ написали, давайте мы вас позовем. Приходят три эксперта со стороны слепых, и у них возникает 5 мнений по тому, как это должно быть сделано. И вот в таких условиях у нас реализуется доступная среда. И в образовании, я так понимаю, примерно так же.
Если вернуться к этой ситуации. Почему так происходит? Потому что ключевой посыл, квинтэссенция всего отношения к инвалидам: «инвалиды для общества — это братья меньшие, о которых нужно заботиться». Их нужно оберегать, нужно им создавать условия, но это люди несамостоятельны... Ну какую работу ты им можешь доверить? Серьезно, какую? Мы-то с вами, два зрячих человека, понимаем, что он, слепой, может?
Такое происходит сплошь и рядом. Везде. Отчасти поэтому у нас в ни профильных министерствах, ни в комитетах нет инвалидов. Вот Федеральное Министерство труда и социальной защиты, замминистра — Григорий Григорьевич Лекарев. Очень молодой, энергичный, совершенно вменяемый человек. Рулит департаментом по взаимодействию с общественным организациями инвалидов и по решению всех вопросов.
Я как-то задал ему вопрос. Вопросы руководству надо задавать осторожно, а я тогда этого не знал, но вроде обошлось. Я говорю: «Григорий Григорьевич, а у вас в департаменте-то есть инвалиды?» Он говорит: «Вы знаете, по-моему, да. У нас девушка какая-то. Она очень хорошо работает! У нее общая инвалидность, вторая группа».
Что такое общая инвалидность, вторая группа? Если бы у меня была общая инвалидность второй группы, вы бы этого просто не заметили. Потому что я более или менее вижу, я более или менее слышу. Да, у меня периодически болит сердце. Иногда у меня поднимается такое давление, что я встать не могу. Но если я уже пришел и сижу, разговариваю с вами, значит, я такой же, как вы. Все, я такой же, как люди без инвалидности.
И таких людей трудоустраивать тоже, конечно, надо.
Я не склонен мериться инвалидностью. Знаете, в инвалидской среде мы очень любим это дело. «Вот слепым быть-то сложнее, чем глухим-то, дааа». Почему? Потому что 90% информации через зрение. Да какие 90, 80! Да ладно, это глухие, да 70! «Зато я никогда не буду слышать музыку... Мы отрезаны от внешнего окружения», — это глухой говорит. Слепой: «А я никогда не посмотрю в глаза дочке!» Это прямо болезнь.
Я пропустил один очень важный момент. Точнее, я к нему подошел вплотную. Я критиковал довольно сильно «условно здоровых» людей. А мы сами, инвалиды, являемся продуктом того же самого социума. И если к нам относятся с жалостью, с пониманием, нам что-то дают, что-то помогают делать, это фактически подходят и дают: «Слушай, на вот тебе 5 тысяч, возьми. Ни за что. Возьми просто». Какой дурак будет отказываться? Конечно, я возьму. Ну что вы, друзья мои.
И эту иждивенческая позиция, это представление, которое, в общем, существует, я усваиваю. Конечно, дайте мне пенсию. А давайте государство обеспечит меня. А давайте мне вуз придумает какие-то особые условия. А давайте вы тут все постройтесь, чтобы мне было хорошо.
Это одна из сторон такого отношения. Есть и другие. Но я говорю, что у инвалидов есть полный, абсолютно полный спектр всех этих социальных пороков, представлений, только уже не «о них», а о себе.
Мы точно так же рассчитываем на что-то. Мы точно так же это коллективное сострадательное часто разделяем. Мы не хотим ходить сами с тростью, потому что мы знаем, что это неприлично немножко.
Эти представления просто витают в воздухе, а ты их вдыхаешь. Вместе с литературой 18-19 века. И в современной тоже вычитываешь. Ты смотришь на то, как к тебе подходят, помогают. И получается, что ты испытываешь неловкость из-за того, что ты инвалид.
Эта интеллигентская рефлексия у нас цветет махровым цветом. В какой-то степени это нормально. Она проявляется по-разному. Но так или иначе у нас полный спектр этих замечательных особенностей, психологических, коллективно-сострадательных, коллективный такой спектр. Мы тоже его полностью разделяем, и чтобы его преодолеть, нам надо его осознать и осмысленно бороться: «Нет, я буду поступать в тот вуз, в который я хочу».
У меня довольно много разных знакомых. И есть одна знакомая, фактически слепорожденная. Она не испытывает неудобства от того, что она слепая. Эта молодая девушка очень хорошо одевается. Сама, будучи тотально незрячей, и маникюр себе сделает, и на рынок Савеловский съездит, и в кафе зайдет, посидит, и на работу устроится.
Вы можете сказать: «Ну, да, таких людей довольно много, которые все то же самое делают».
Я обращаю внимание именно на внутреннее ощущение. У нее нет переживаний по поводу того: «Ах, как же я пойду с тростью, я не вижу. Как я пойду на каблуках?», или «Как же я буду готовить еду?», или «Как же я буду учиться?» Нормально. Ну, если я не вижу, я буду делать так. Кома психологических трудностей за ней не тянется. Но таких знакомых у меня очень и очень немного.
[Комментарий из зала:]
Это нормально, так и должно быть. Меня мама с детства так воспитывала, что я такой же человек, что я ничем не хуже других, что ничего чересчур особенного во мне нет. Это реально помогает в жизни, что чувствуешь себя обычным человеком. Ну, идешь ты с этой тростью, ну и ладно. Это как мой глаз, как я говорю, волшебная палочка. Нормально.
[Анатолий:]
Я согласен с вами. Я тоже, если надо, и пойду, и буду ходить. Но именно с этим «Ну и ладно».
Вот преподаватель с ожирением. Он не идет по улице и не думает: «Ну и ладно, бог с ним, что я такой толстый». У него нет такого комплекса. У него: «Да, ну и что?» Он вообще про него забыл. Он пришел читать лекцию, и он читает какой-нибудь менеджмент или какой-нибудь филологии основы.
Почему я так подробно на этом останавливаюсь. Эта тема вроде бы не имеет непосредственного отношения к высшему образованию.
Львиную долю проблем студентов с ограниченными возможностями можно преодолеть вот таким адекватным нормальным отношением со стороны персонала вуза, со стороны окружающих людей. Практически очень мало проблем остается, которые бы не решались вообще. Это не значит, что не нужно уделять внимание доступной среде.
Мы подходим к пункту № 2: инвалидность интерфейсов.
Конвенция принята, ратифицирована. Мы знаем, отличный документ. Мы его любим взасос.
Смысл в чем? Там декларируется — помимо «Ничего для нас без нас» — мысль, что теперь мы все в мире придерживаемся такого подхода к инвалидности. Инвалид — это не тот человек, у которого не видят глазки, не слышат ушки, не ходят ножки и так далее. А инвалидом человека делает окружение. Такая социальная парадигма инвалидности.
Он инвалид, потому что он не может читать плоскопечатный текст, не может снять деньги в банкомате, не может получать высшее образование, трудоустройство и так дальше. Мы не сужаем наш взгляд: «Вот ты инвалид, потому что слепой». Мы его расширяем: «Инвалид ты потому, что того-то и того-то не можешь».
А не можешь ты почему? Почему я, например, не могу найти эту аудиторию? Потому что на ней нет надписи по Брайлю. Или около нее нет кнопки, которая бы мне сообщала, что это за аудитория.
Почему я не могу работать за компьютером, как все? Потому что у компьютера нет программы экранного доступа. А если есть, тогда я могу работать.
Что это означает? Что это не я инвалид, а компьютер без брайлевской строки и программы экранного доступа — неполноценный компьютер.
Это не я инвалид, потому что я не могу по ступенькам зайти, а здание дефектно. Оно непригодно для тех целей, для которых оно предназначено. А архитектор, который его строил, — неквалифицированный человек.
Я немного сгустил краски, конечно. Так вопрос ставить ребром нехорошо, потому что здание строилось, когда об инвалидах речь не шла.
Сейчас пошла речь о доступности среды. Государство провозгласило курс на обеспечение доступной среды. И сразу появились инвалиды. А вот 50 лет их не было. И поэтому здания, которые построили 50 лет назад, нормальные, ничего страшного. А в тех, которые сейчас строим, нужно учитывать требования доступности.
Это разумно. И понятно, что нельзя (тем более не дай бог мысль такая придет в голову нашему руководству) волевым решением взять и все вузы сделать доступными. Упаси нас Господь от таких решений! По разным причинам. Конечно, это лучше делать планомерно.
Идея в том и состоит, что человек является инвалидом, потому что он не может полноценно реализовать свой трудовой потенциал. Ну, не может. А почему? По разным причинам. Потому что у него нет рабочего места, которое бы отвечало требованиям, которые он вынужденно предъявляет к рабочему месту. Работодатель не готов с ним общаться. Опять же комплекс причин. Инвалидом человека вот таким образом делает его социальное окружение.
Тогда возникает концепция универсального дизайна. Что такое универсальный дизайн? Давайте для простоты так: это устройство или объект, которым могут пользоваться все.
Вот компьютер. Apple, я сейчас об этом говорю, потому что Apple — это вообще мировой лидер в реализации концепции универсального дизайна. Я иду в магазин, покупаю iPhone, включаю там VoiceOver. И я точно также могу пользоваться этим iPhone, как все остальные.
Еще 5-7 лет назад я мог прийти в магазин, купить смартфон «Нокиа» и потом отдать еще 5-6 тысяч рублей, чтобы установить туда программу экранного доступа. И только после этого он будет разговаривать.
После того, как Apple принципиально решила эту проблему, есть служба доступности. И сейчас тотально слепой, тотально глухой, тотально какой угодно человек может пользоваться этим устройством. Эта мировая компания задала некий тренд.
Подтянулся тот же Google, поэтому у нас на Android’ах есть все эти службы доступности и синтезаторы речи. Сейчас уже признак хорошего тона — учитывать концепцию универсального дизайна. ад
Технически ее можно учитывать по-разному, и для этого нужны специалисты. Вот сайт, который разработан с учетом концепции универсального дизайна. По-русски мы говорим, что он отвечает требования доступности. Это не означает, что там вообще нет картинок, это означает, что картинки подписаны. В такие дебри, я думаю, мы уже вникать с вами не будем, хотя тут о многом можно поговорить. Концепция универсального дизайна в общих чертах такова: разумное приспособление.
Еще один очень важный посыл, идея: не надо разрушать здание Высшей школы экономики до основания, а затем строить новое здание, если вдруг выяснилось, что по каким-то причинам там нет пандуса. Пусть здание стоит, мы не будем его разрушать, но мы попытаемся предпринять усилия — разумное приспособление! — чтобы инвалид на коляске мог проникнуть в это здание.
Какой один из наиболее распространенных у нас вариантов? У нас очень практично понимают этот посыл: пусть будет человек, который, если что, на своих плечах отнесет колясочника, который приехал учиться. И он должен стоять здесь каждый день, когда приезжает инвалид-колясочник.
Есть и технические решения: можно поставить подъемник. Но мы как-то службу сопровождения любим, людей напрячь. Вообще у нас в натуре призрение к инвалидам, поэтому у нас можно решать эти проблемы таким способом.
Многое, очень многое можно приспособить.
Если переходить в практическую плоскость и говорить о студентах с инвалидностью по зрению, то изначально компьютер доступен, текстовые форматы доступны. Есть более доступные форматы — Word, который упоминался. Очень мне понравилась фраза там, если без таблицы, без колонок, прямо бальзам на израненную душу.
Но в принципе, таблицы и колонки — тоже вещь решаемая. Хотя для того чтобы эффективно работать с вордовскими документами, надо все-таки иметь программу экранного доступа, и не любую. Я не знаю, как работает с этим делом последняя версия NVDA, но JAWS с таблицами справляется очень хорошо. Никаких проблем с использованием таблиц не возникает. Хотя вообще для слепых табличная форма представления материала — это большой вопрос.
По Брайлю нормально, потому что тактильное восприятие информации максимально близко зрительному. Но там все равно есть свои сложности, линейность этой информации и все прочее.
Массу технических проблем можно решить. Если мы говорим о решении на уровне вуза, то можно начать с приведения сайта в соответствие с требованиями доступности. И закончить тем, чтобы учебные пособия, которые издаются в рамках вуза, публиковались в доступном формате.
Еще раз: доступный — это не без картинок. Формат pdf, если он имеет текстовый слой, вполне себе доступен. Надо просто в этом разобраться, для себя и для вуза выработать эти требования. Ответить на вопрос: «Что мы делаем для обеспечения доступности учебного процесса?» И здесь начинать и заканчивать.
Универсальный дизайн — это от оборудования санузла до общедоступной процедуры защиты, допуска диссертации. И все, что находится между. И тактильные направляющие, если они нужны. И подписи аудиторий по Брайлю, если они нужны. И доступные учебные материалы. И, возможно, какая-то структура, которая поддерживает.
Я приведу еще один пример. Я, конечно, обозвал наш факультет гуманитарным, но какие-то потуги на технологичность в процессе обучения присутствовали. Социология была у нас в нескольких ипостасях: от основ (общая теория социологии) до социологических исследований. В итоге были практические занятия. Использовали статистику, у нас была не SPSS, а статистика.
Я не сталкивался с этим программным продуктом. Хотя скрипты для JAWS есть, но, по большому счету, этот программный продукт мне надо освоить. На то, чтобы его освоить, мне нужно время. К сожалению, я осваивал этот пакет самостоятельно и не освоил.
Все преподаватели — это уже был четвертый-пятый курсы — поняли, что не я уже работаю на зачетку, а зачетка на меня. Поэтому особо не домогались до меня, я им отвечал более или менее теорию. А потом в какой-то момент меня это разозлило, и я по теории графов сдал написанное в TEX’е, то есть код. Чем немало удивил преподавателей. Они-то привыкли там треугольник рисовать и объяснять, что такое угол A, угол B и угол C.
А тут приносят прилично оформленный документ, причем с математической разметкой. Но я не освоил эту статистку.
Если бы была структура, к которой я мог обратиться: «Ребята, а расскажите мне, как работать со статистикой? Я умею пользоваться картинками, я умею пользоваться JAWS, но этой программой не умею. Да, расскажите, как, что, для чего», это мне бы пригодилось.
В Новосибирске эта структура занимается еще и обучением компьютеру. В Нижнем Новгороде такая же история. Приходят студенты без знания, без навыков работы на компьютере — совершенно невозможная ситуация.
Надо всерьез задуматься о том, чтобы прямо сформулировать входные требования. Ты можешь быть слепым, глухим, каким угодно. Но, извини, ты должен прийти на лекцию, и иметь возможность, и уметь сделать конспект этой лекции.
Как ты будешь это делать — твои проблемы по большому счету. Да, тебе надо помочь, говори как, но извини, это то, что ты должен сделать. И эти обязанности для студентов должны быть одинаковыми, у зрячего студента и слепого студента. Понятно, что нужна технологичность. Мне надо приходить на лекцию с ноутбуком, мне иногда бывает нужно записать какой-то сложный материал на диктофон. Я был бы очень признателен, если бы этому не препятствовали. Это мне нужно именно для того, чтобы обеспечить себе учебный процесс. Но все остальное я должен делать самостоятельно.
В нашем обществе инвалидов по зрению мы поставили вопрос. Причем поставили его сильно позже, чем надо было бы.
Чего целесообразно ожидать от незрячего абитуриента? Что он должен знать, мочь и уметь? И что должен в идеале сделать вуз?
Нигде нет такой рекомендации, справки, разработки. Условной брошюры, которую можно было бы взять и прочесть.
Ага, у тебя что? Ты тотально незрячий. Значит, ты должен уметь работать на компьютере, должен уметь ориентироваться самостоятельно, у тебя должны быть развиты коммуникативные навыки. Больше я с тебя требовать не вправе. Или должен хотя бы уметь конспектировать. Даже не понятно, в какую форму это облечь.
Получается, что эти вопросы решаются на индивидуальном уровне в вузах, кто во что горазд. Где-то создан институт волонтеров, как, например, в Новосибирске. Где-то этого даже близко нет. Хотя тифлоцентр в Нижнем Новгороде существует.
Эта проблема не решена. Нет ни методических рекомендаций, ни научных разработок, и сообщество на эту тему ничего вменяемого сказать не может.
Если в Высшей школе экономике скажут: «Вот, Анатолий, ты такой классный. Давай-ка ты займешься обеспечением доступности на уровне вуза. Реши-ка нам эту проблему». Я говорю «Хорошо», соглашаюсь и начинаю это делать. Это первый сценарий.
Второй сценарий, если Высшая школа экономики обращается к Светлане Васильевой. На выходе получатся разные вещи. Хотя и она тотально незрячая, и я тотально слепой. И примерно одинаково думаем.
А третий вариант получится, если обратиться, например, к Марине Рощиной. Четвертый вариант — к Владимиру Вячеславовичу Соколову. И проблема не решена, мне пока о ее решении неизвестно.
Это то, чем занимается Бронюс Броневич Айсмонтас. В какой степени и как надо приспосабливать учебный материал, чтобы он был воспринимаем инвалидами?
Хорошо, вуз готов сделать все для того, чтобы слепые учились. Что он должен сделать. Неизвестно. А картинки надо описывать? А в каком формате издавать литературу? А надо провожать-встречать? Что сделать-то? И этих ответов нет.
И дело не в исходном владении компьютером, компьютерной грамотности. У нас есть курсы подготовительные. Но у нас, к сожалению, ни при одном вузе, ни при Всероссийском обществе слепых нет программы подготовки абитуриента.
Если мы дотягиваем студентов до минимального образовательного уровня (или максимального), чтобы абитуриент плавно перешел в новое качество, стал студентом, то весь реабилитационный потенциал мы никак не трогаем вообще.
Если вуз уже «отдался на растерзание» доступной среде и говорит: «Я сделаю все», самое логичное взять и создать в рамках подготовительного отделения или факультета дополнительного образования такую структуру, которая бы не умеющих самостоятельно перемещаться незрячих учила бы ходить с тростью. Не умеющих работать на компьютере незрячих — учила бы работать на компьютере.
Я говорю, что все эти проблемы надо решать последовательно. Надо придумать механизм и содержание этого обучения, к сожалению, нам неизвестные.
Это, наверное, все, что я мог и хотел сказать по пункту №2 «доработка интерфейсов». Отчасти мы затронули ее реабилитационный потенциал.
Я могу абрисно осветить что-то вроде рекомендаций. Во многих вузах преподавателям пишут памятки. Это вещь, наверное, небесполезная. У меня есть некоторые наброски.
Первая мысль: надо уяснить особенности студента с инвалидностью. Нет смысла излишне деликатничать, точно так же, как нет смысла грубо пытаться выяснить: «А что у тебя со зрением. А как же так? А почему ты не делал операции?»
Это лишние вопросы. Преподавателю нужно четко понять, что человек может, что он не может. Все. Никаких ложных скромностей. Ты читать можешь? Писать можешь? Ты книгу в библиотеке взять прочесть можешь? Что еще? Ты по губам читать умеешь? Это если с глухими разговариваю.
Почему на «ты», почему хочу перевести в такую немножко грубоватую форму? Преподаватели — интеллигенты, а преодоление интеллигентских барьеров у нас часто сопрягается с переходом на «ты».
Здесь как раз уместно выяснить, что человек может. «Тебя надо встречать как-то? Где-то провожать?» — это вуз уже спрашивает. — «Не надо, все отлично, сам дойду».
Следующий момент: Уделяйте чуть больше внимания, это неизбежно. Особые потребности потому и особые, что студенту с инвалидностью придется уделять чуть больше внимания.
Что значит «уделять больше внимания»? Не говорить через каждые три слова: «Анатолий, вы успели записать?»
У меня был такой лектор. 120 человек в аудитории, через три ряда сидит девочка, на которую у меня планы, а он: «Анатолий, вы как бы как? Уловили?» Я не мог слушать. «Валентин Федорович, душа моя, я пишу быстрее, чем все эти студенты, тем более ты говоришь очень медленно, я успеваю даже в интернет залезть. Ну, не дергай меня, я тебя очень прошу!» Такие курьезные случаи тоже были.
Если преподаватель зрячий, то визуально может оценить, когда незрячий человек не успевает, когда слабослышащий человек не понимает что-то. Это видно по внешним, визуальным признакам.
Периодически полезно оценивать именно состояние студента — успел, не успел. Опять же оценивать — не значит его постоянно дергать. Просто посмотрел — сидит, и ладно.
Да, немножко циничное отношение должно быть. Потому что оно цинично ко всем студентам («вот наползли, изверги»). Если студент отказывается, мол, не надо мне помогать, это серьезно значит, что не надо.
Но многие наши уличные знакомые грешат этим: «Как это тебе не надо помогать? Ты что, с ума сошел?» А я говорю: «Мать, не мешай, ну не мешай. Я знаю, куда мне идти». А почему я так, бывает, резко отвечаю? Потому что у людей в голове не может уложиться, что не нужна помощь.
Были реальные случаи, когда пытались отделаться от такой навязчивой помощи и таким образом с платформы вниз сигали.
Еще один немаловажный момент для преподавателя. Проговаривайте то, что пишете на доске.
Этим очень часто страдают технари. Приходится многим преподавателям рассказывать, что нет такого знака «на», просто нет. Есть «умножить», есть «разделить», а вот «на» нет. Точно так же, как нет «этой» и «той» части неравенства.
Такая же история с графиками: «Вот здесь у нас график такой, а тут совсем по-другому, обратите внимание!»
Людям, которые рисуют на доске, чертят эти графики, нужно обращать внимание на грамотную устную речь. Просто нормальными правильными словами называть свои вещи: «На отрезке от 0 до 3 функция возрастает». Вспоминать о том, что есть числитель и знаменатель. Это решит очень многие проблемы.
Да, понятно, что здесь нужна грань. Если мы начнем описывать значки транскрипции, это может сильно затормозить процесс обучения. Этого делать не надо, это избыточная информация.
Транскрипция незрячих — отдельный разговор. Это будет уже неразумное приспособление на уровне «снести пол-улицы, чтобы сделать пандус».
Не препятствуйте, пожалуйста, по возможности аудиозаписи, использованию компьютера и иных технических средств. Бывает такое: «Нет. А я не хотел бы, чтобы меня записывали. Это мои авторские права. Вы потом выложите в интернет, и все. Нет, я не буду продолжать лекцию, пока вы не выключите диктофон».
Я решал такие проблемы через деканат. Нет? Ну, нет проблем. Если вы не хотите, чтобы я записывал, дайте мне ваши конспекты в удобочитаемом виде. Я бы хотел их получить.
Но вообще это сложно. Я решал всегда проблемы с ноутбуком. Это сильно проще, чем диктофон.
Приспособление учебного процесса для инвалидов не должно стать чрезмерным обременением для студентов без инвалидности и для преподавателя тоже.
Не нужно избегать никакой лексики. Слепые используют слова «видеть, слышать», глухие тоже используют «слышать». Колясочники говорят «пошли», а не «покатились».
Когда разговариваем с инвалидами-колясочниками, мы говорим: «Иди сюда», а не «Давай подкатывайся». Элементарная этика общения с инвалидами.
[Комментарий из зала:]
А на уровне общества слепых такой работы не проводилось? Запрос на общую методичку для инклюзивного образования, не в конкретном вузе, а вообще сквозное высшее инклюзивное образование. Это же, наверное, стандартный набор рекомендаций.
[Анатолий:]
Мне об этом не известно. О том, чтобы был какой-то основополагающий труд, который можно было бы вузу передать, сказать «Делай, как здесь написано».
[Комментарий из зала:]
Может быть, не ждать, чтобы вас спросили, а проявлять инициативу? Вот, пожалуйста, инклюзивное высшее образование. Может быть, не ждать, пока спросят ВОС, а наоборот, пойти в Министерство образования и предложить, как правильно? Может быть, они как раз ждут, чтобы кто-то предложил?
Нет, именно сейчас почему нет? У вас, как мне кажется, есть потенциал.
В вашей же компетенции. Вполне возможно, они будут приветствовать такие вещи. Не знаю, может быть, не Всероссийское, но на уровне Москвы, на уровне локальном. Именно предложить, а не ждать, пока спросят.
[Анатолий:]
Я согласен с вами, двумя руками. Вот когда я буду большим, я обязательно сделаю.
Потенциал у меня немереный. Формально председатель совета по борьбе с молодежью и все.
Как это аккуратно сделать? По уму в рамках Всероссийского общества слепых это надо делать, как надо бы заниматься еще десятком других вопросов.
А как только мы выходим за рамки… Я никто и звать меня никак. И таких, как я, десять человек на тысячу. И тогда мои рекомендации ничем не отличаются, по большому счету, от всех остальных.
Вместе со статусом приходят и организационные возможности. Понятно, что такой документ одному не разработать, даже если бы я был семи пядей во лбу.
Надо согласовывать и с Васильевой, и с Рощиной, и с Соколовым, и с очень многими людьми. Причем эту работу надо организовать, прямо волевым решением дать задание. А задание мы можем дать, если за заданием следуют деньги.
Деньги следуют за человеком. Я сталкивался с работой на добровольческой основе. Очень тяжело масштабные проекты реализовывать.
Причем его надо обкатывать. Если по уму делать, прежде чем такую рекомендацию выдавать, надо ее на базе какого-то вуза обкатать. Провести полевые испытания, послать туда преподавателей, сделать так, чтобы они обучили, потом проследить. Не разовая работа. Какой-то результат, конечно, можно получить на-гора в ограниченном временном промежутке. Но если серьезно делать…
[Комментарий из зала:]
Да, должна быть доказательная политика, верно. Мы готовы на базе нашего университета. У нас, я думаю, есть возможности.
[Анатолий:]
Это было бы здорово!
Еще мысль. На мой субъективный взгляд, доступность учебной литературы и доступ к брайлевскому принтеру чуть важнее, чем, например, тактильная разметка в холле вуза.
В России мало мест, где тактильная разметка используется успешно и адекватно. И других проблем немало, та же распечатка по Брайлю. Если платить свои деньги — то по три тысячи за учебник. Это даже повышенной стипендии не хватит.
Последняя мысль в эту тему состоит в том, что инвалидность — это не основание для положительной оценки. Тем не менее, у нас это часто упускают из виду.