Венедикт Ерофеев: побежденный
В рамках научно-исследовательского семинара студенты магистерской программы "Культурная и интеллектуальная история: между Востоком и Западом" пишут рецензии на известные монографии и исследовательские работы. Студентка 1 курса Светлана Макагон представила свою рецензию на новую биографию В. Ерофеева
Венедикт Ерофеев: побежденный
Написать биографию и не навредить образу персонажа своей книги, особенно, если этот самый персонаж – личность весьма неоднозначная, довольно непросто. Но О. Лекманову*, М. Свердлову и И. Симановскому, создателям книги «Венедикт Ерофеев: посторонний»[1], удалось сгладить все острые углы, обрамив сомнительные легенды и дневниковые записи об историях, о которых в приличном обществе не распространяются, в линии портрета писателя, который как раз-таки перестал быть посторонним и чересчур мифологизированным, а приобрел реальные черты и получил воплощение живого человека. Авторы книги «Венедикт Ерофеев: посторонний» смогли соблюсти баланс между воспоминаниями родственников об одаренности писателя и жуткими эпизодами с животными повадками напившегося в компании «тунеядца» (согласно советским документам), без которых образ Ерофеева бы остался слишком рафинированным.
Однако все же нельзя забывать, что попытки сконструировать максимально правдивую биографию (хочется верить, что такую цель преследовали перед собой авторы «Постороннего») писателя, который всю свою жизнь занимался жизнетворчеством, а мотивы главных его произведений хронотопически перекликаются с жизненными сюжетами, – это задача далеко не из легких. Любой, кто возьмется за раскручивание клубка из легенд, домыслов и пьяных воспоминаний, рискует угодить в ловушку объекта своих исследований и повестись на его провокацию. Тогда весь путь от мифологизированных историй до истины займет больше времени, так как «сыщик» будет плутать в лабиринте из чужих воспоминаний и дневниковых записей ровно столько, сколько это хотелось бы персонажу исследования.
Что читатель «рядовитости» чуть выше среднего знает о Ерофееве? Что он глубокий алкоголик, человек не очень глубокой советскости и неоконченный филолог, что-то забывший во Владимирской области (но это уже для совсем эстетов, осиливших «Москву-Петушки» более одного раза). Первым делом после сентиментального умиления от портрета человека, совсем не похожего на дебошира и алкоголика, возникает вопрос: «А кто вообще посмел так назвать человека [посторонний], значительная часть произведений которого автобиографична?». Это с какой такой стороны Ерофеев «по», если сует себя, свою личность и значимость впереди электрички. Либо же это – довольно очевидная отсылка к первой повести французского экзистенциалиста А. Камю, но мне хочется верить, что авторы такой гениальной книги не стали бы использовать такой опошленный прием и правда где-то глубже.
Ерофеев – не первая загадочная личность, жизнь которого окутана аффективной тайной и охвачена бездной затуманенного сознания под воздействием психоактивных веществ: ситуация вполне стандартная для классиков как русской, так и мировой литературы. С подобными сложностями сталкиваются смельчаки, разбирающие произведения Э. Хемингуэя, Х. Ст. Томпсона, Т. Вулфа на мифологемы и реальные детали. Но в отличие от Ерофеева, воспоминания и свидетельства об одном периоде или эпизоде о вышеупомянутых авторах не так грубо рознились с их произведениями. Опровержением догадок и псевдоразвенчиваем мифов о самих же себе писатели занимались преимущественно в публичной сфере – сами пытались избежать раскрытия всех карт, перебрасывая их из одного рукава в другой, перед интервьюерами и репортерами. С Венечкой все куда сложнее – потому что сам Ерофеев в своих интервью оставался повествователем-сказочником, никак не опровергая написанного и убеждая в трезвости восприятия спорных вопросов и интересных читателю эпизодов. Я небезосновательно подозреваю, что одним из сложнейших этапов работы с собранными материалами было избежать очевидного противоречия и попытаться занять более объективную сторону (то есть сделать выбор), не вываливая на читателя все имеющееся, чтобы не запереть его в лабиринте навсегда. И О. Лекманову*, М. Свердлову и И. Симановскому это удалось. Они вышли из этого лабиринта победителями с удачно структурированной, понятной и доступной в хорошем смысле этого слова читателю книгой.
В прошлом году издания в жанре «нон-фикшн» назвали драйвером книжного рынка[2]. Рост продаж в этом сегменте у отдельных издательств увеличился почти в 10 раз. Растущий интерес читателя к нехудожественной литературе эксперты связывают с желанием найти авторитеты и самолично разобраться в каких-либо вопросах. Однако я думаю, что это скорее связано с трендом на биографическую и мемуарную литературу – мы хотим ближе познакомиться со своими кумирами, прожить с ними жизнь, да и что уж там, реальная жизнь почти всегда оказывается более захватывающей, чем выдуманные истории. Но если после прочтения биографий о других творческих неоднозначных личностях, преимущественно музыкантов, еще более преимущественно – рок-музыкантов, хочется самоизолироваться от любого материального воплощения их творческого становления и нейтрализовать положение их альбомов в собственном плейлисте, то после знакомства с «Посторонним» Ерофеева захотелось читать (и слушать) больше, чаще и глубже. Авторы книги выиграли в то же время и в выборе объекта биографического очерка – в жизни Венечки Ерофеева не надо придумывать конфликт, его жизнь итак была наполнена ими с лихвой: советскость против религиозности, правда против выдумки, интеллектуальное превосходство против глупости, желание выделиться против скрытности.
Другая проблема, из-за который я иногда боюсь читать толстые биографии о жизни именно литературных тружеников – страх встретиться лицом к странице с паразитированием на отрывках из произведений авторства героев или же с попытками деконструкции их текстов со ссылками на жизненные сюжеты. Однако составителям и редакторам удалось в равной степени собрать разносторонние, конфликтующие друг с другом истории из различных источников – фактологических данных, рассказов родственников, соседей, дневников, интервью коллег – и, отобрав их в таком соотношении, чтобы не создавать исключительно положительный или отрицательный образ Ерофеева, сложить их в единый нарратив, который удерживает внимание читателя неожиданными фактами и забавными историями.
Структура книги напоминает скорее монографию, где главы с лингвистическим и риторическим анализом «разбавляются» историями из жизни автора. Так или иначе жизнь Ерофеева невозможно рассматривать без деконструкции его поэмы «Москва-Петушки»[3] и автобиографичных «Записок психопата»[4], но иногда складывается ощущение, что авторы хотели сосредоточиться на филологической составляющей и разбавили свои глубинные и даже претендующие в моих глазах на научную новизну рассуждениями о мотивах, символах и хронотопе в поэме веселыми историями из жизни, чтобы придать книге массовости и искусственно перенести ее с полок научной филологической литературы в нон-фикшн.
Рассматриваемая нами книга стала лауреатом четырнадцатого сезона Национальной премии «Большая книга». И эта книга действительно большая – говоря не об объеме, а о наполненности: параллелях с эпизодами из жизни Есенина, с которым сравнивали Ерофеева, изучении литературы Северянина и Ходасевича вместе с Венечкой-филологом, переосмыслении Данте и Хармса на посиделках в года, уже отдаленные от юности, приспособлении к времяпрепровождению студентов советского мира. Мы учимся литературе, музыке и философии вместе с писателем, познаем хитрости, как приспособится к жизни, каким образом распространить запрещенное произведение и прожить жизнь достойным человеком. Книга по формату далека от скучных (и даже нескучных) биографических произведений – это скорее похоже на репортаж с целыми строфами из песен, которые слушал писатель, множеством коротких, но ярких цитат и описательными деталями обстановки. Все это создает эффект присутствия до такой степени, что посторонним наблюдателемэпохи и жизненных событий неоднозначного писателя становится уже читатель, а не сам Ерофеев. Мы погружаемся в мир звуков пластинок, трезвонящих телефонных звонков, находимся в мягкости старого пальто и холодных тапочек, видим цвета кожаных обложек тетради Ерофеева и чувствуем вкус одеколона и запах раствора от перхоти, который шел в ход в крайний случай. А повествование составителей иногда кажется немного хаотичным, как и жизнь Венечки: они сбиваются, сами дополняют себя через главы, забывают рассказать о чем-то, чем хотели поделиться с читателем. Будто мы вместе с ними сидим где-то на кухне в институтском общежитии в Новых Черемушках и слушаем советский эпос, а сам Ерофеев как всегда валяется на кровати в соседней комнате.
Большое достоинство книги в том, что авторы не боятся признавать недостаточность данных или откровенную путаницу в воспоминаниях, им удается удачно связать один нарратив с другим. Повезло исследователям и в том, что одним из побочных эффектов советского образования было протоколирование всех действий, особенно «влекущих за собой подрыв морального облика». Это позволяет оценивать все шалости и провокации Ерофеева не только через оправдательный взгляд его собутыльников, но и по записям служащих на благо морального облика советского студенчества.
Что касается этического аспекта содержания книги (хотя Ерофеев сам приукрашивал позорные и нелицеприятные моменты своей жизни, такие как отчисление из трех вузов), авторы книги не жалели его и обнародовали реальные причины, кроющиеся в проступках и неуставном поведении писателя. Составители не сокрыли ни мнений о несуществующем романе о Шестаковиче, который Ерофеев будто бы утерял, ни фраз современников о том, что Веня на самом деле был интереснее своего лирического героя. И тут снова появляется желание разобраться в мотивах снижения фигуру лирического героя с неизмененным именем, которого все ассоциируют с автором, потерянным пьяницей-разгильдяем с подозрением на трансцедентальную шизофрению, для эпатажа читателей (пускай их и должно было быть всего 12 по первоначальной задумке). Либо все знакомящиеся с книгой примут правду за выдуманную форсированную выдумку и простят нерадивого Венечеку, либо же наоборот – удивятся его скромности и самоснижению, нахваливая его настоящего. В обоих случаях Ерофеев остается в плюсе.
Ерофеев не раз говорил (и исследователи это не оставили без внимания), что он «вынашивал в себе тайну». Никакой тайной он с миром так и не поделился. Может быть потому, что никакой тайны и не было? И на самом деле путь к познанию Ерофеева – прямая протоптанная тропинка, искусственно перегороженная и превращенная в лабиринт предыдущими исследователями и публицистами? Именно это раскрыли перед нами Лекманов*, Свердлов и Симановский, а Ерофеев остался побежденным в этой схватке за удержание мифа.
P.S. Я считаю, что любая прочитанная книга должна мотивировать на какое-либо действо, пусть это будет переосмысление своей жизни, взглядов или желание узнать больше по теме. Мне по прочтении «Постороннего» захотелось перечитать Северянина и Ходасевича, а также послушать что-то в исполнении Ерофеева, приятный голос которого в состоянии припития отмечали многие информанты. Поэму в исполнении Ерофеева прослушала. После снились кошмарные сны. Наверное, именно таким и было существование самого русского писателя.
[1] Лекманов О.*, Свердлов М., Симановский И. Венедикт Ерофеев: посторонний. 2019.
[2] Художественное пришлось не по вкусу. Источник: [Режим доступа: https://www.kommersant.ru/doc/3938800]
[3] Ерофеев В. В. Москва-Петушки. Рипол Классик. 1977.
[4] Ерофеев В. Записки психопата. Азбука-Аттикус. 2014.
* Олег Лекманов включен Минюстом в реестр иностранных агентов.