Мурманск, где сердца местных вопреки стереотипам не зарастают льдом
Сейчас в Мурманске проживает 279 тысяч человек, и население города уменьшается с каждым годом. Например, десять лет назад, в 2012 году, в Мурманске жило 305 тысяч человек.
Мурманский судоремонтный завод заслуживает отдельного упоминания. Наш первый день в городе: небо чистое, но вечером обещают страшный дождь — опасно, но нас не остановить, потому что мы точно решили увидеть морской вокзал, а там и атомный ледокол «Ленин» (сейчас он существует в качестве музея), и портовые кафе, где можно поесть устриц. Мурманск расположен среди сопок, с некоторых возвышенностей даже можно увидеть город целиком. В Мурманске много старых зданий, живущих и ветшающих в своем временном пространстве, есть дома поновее с красными крышами, торговые центры из сэндвич-панелей и жилые высотки с росписью на фасадах — набор стандартный. Мы шли к вокзалу по мосту через железнодорожные пути, когда увидели — его. Ужас и восторг. Мурманский судоремонтный завод похож на здание, оказавшееся на поверхности земли после страшного отлива или иссушения Мирового океана. Отчужденный многоглазый гигант с налетом былой мощи — советский осколок Атлантиды, — ветхий, но все еще внушающий ужас. Чудесное здание, на грани аварийного состояния. Кажется, оно еще работает.
В Мурманской области много закрытых городов: Североморск, Видяево, Заозёрск, Островной. Посторонним для въезда туда нужно получать специальное разрешение, а жители подписывают документы о неразглашении.
Но в волонтерстве есть и свои трудности. Точнее, всего одна — волонтеров не воспринимают как людей и считают их бесплатной рабочей силой. Александра с сестрой уже не один год борются за права волонтеров — выбивают у организаторов время на перекусы и туалет, просят о взаимозаменяемости на больших фестивалях и конференциях.
Случайным образом у меня сформировалась очень конкретная выборка интервьюируемых. Третьему человеку, с которым я разговаривала о жизни в Мурманске, тоже оказалось 27 лет. Евгений работает замдиректора в компании «Кольский край», которая занимается сбором и поставкой дикорастущих за полярным кругом ягод, а также производством соусов и варений. Нас ожидал удивительно теплый прием — Евгений провел экскурсию по заводу, показал «самопальный» станок по очищению и отбору ягод, упаковочную машину и ящики свежих, пока необработанных ягод, которые мы с Настей Наумовой даже смогли поесть. «Берите не по одной — горстью, — так вкуснее», — советовал Евгений. Вороника, как он, например, заметил, — это незаслуженно забытая ягода, в которой очень много сока и витаминов. О воронике до Мурманска я действительно не слышала, но, как оказалось, успела поесть ее в естественной среде обитания.
На Севере растет пять главных ягод: вороника, черника, брусника, голубика и, конечно, морошка, ставшая настоящим брендом в Мурманске. Мое первое знакомство с северными ягодами случилось в Териберке — мы были на берегу Баренцева моря. Дорога к пляжу — это каменные разломы и мелкие водоемы, разноцветный мох и сухой хрустящий лишайник. Там я и заметила мелкие темно-синие ягоды — прямо под ногами, — в стелющемся кустарнике с твердыми, как будто пластиковыми, стеблями, похожими на карликовые ветки ели. Я собрала штук десять ягод, и Настя резонно спросила, не ядовитые ли они. Волчья ягода — первая ассоциация, которая приходит на ум. Я не имела никакого представления о том, как выглядит волчья ягода, но мое высшее самосознание и развитое чувство осторожности подсказали мне, что ягоды в моих руках выглядят слишком дружелюбными, чтобы оказаться опасными. Там я и объелась, как выяснилось уже на заводе, — вороникой, сочной, с кислинкой и мелкими семечками.Евгений тоже всю жизнь прожил в Мурманске, хотя много путешествовал (гостил у мамы, которая живет в Швейцарии), а за несколько дней до интервью вернулся из Москвы, со съемок передачи Елены Малышевой о пользе ягод.
От Мурманска до Териберки — 149 километров, половину из которых нам удалось прочувствовать физически. Дорога в Териберку славится своим отсутствием. И кочки нашему микроавтобусу давались тяжело (хотя поездка того бесконечно стоила). Зимой жители поселка часто остаются отрезанными от цивилизации, когда грунтовку заметает и продукты в магазины не завозят месяцами. Сейчас дорога находится на реконструкции, ее планируют закончить к 2024 году. Виктор рассказывал, что в Мурманской области температура опускается не сильно — из-за теплого течения Гольфстрим, — а суровые морозы объясняются именно ветром. Тундра — зеленое поле из мха и озер летом, зимой — ровное белое полотно, которое не сдерживает ветер. И он заметает дорогу снегом на несколько метров в высоту. Однажды Виктор и несколько туристов из Санкт-Петербурга возвращались в Мурманск с экскурсии по Териберке. Ехали зимой по снежному «тоннелю» в веренице автомобилей. Температура воздуха была –26 градусов. Впереди ехал микроавтобус с китайскими туристами. Ехал и застрял поперек тоннеля. Дорога встала. Вызвали помощь. Начало темнеть — звезды, чистое поле. Мороз. Через три часа в колее скопилось около 50 машин, тогда и приехала шнекороторная машина, которая начала вытягивать автобус. И сломалась. Звезды, поле, мороз посильнее. Люди начали глушить машины, чтобы сэкономить топливо. Еще через четыре часа приехала вторая машина — европейской модели, которая вытянула своего товарища и китайских туристов. И все испуганной колонной поехали, наконец, в Мурманск.
Мои личные туристические «открытия»: мох ягель съедобен, волчья ягода — глянцевая, а вороника — матовая, идти купаться в Баренцево море с дикого берега — плохая идея — волны и скользкие камни разбивают подбородки, пытаться увидеть северное сияние не в сезон — бесполезно — это приводит к коллективным галлюцинациям и спорам, а Териберский водопад, к которому мы очень старательно пробирались, высотой всего в один метр.
Мурманск, где найдётся место всем: ярким домам, узким лестницам и даже поганками
— Вы смотрите, но не наблюдаете.
— Так что же тут наблюдать? Если честно, и смотреть-то не на что.
— Да с чего вы взяли?
— С того, что я вижу и наблюдаю. Посудите сами, городу всего 106 лет, застроен он панельками, не понимаю, зачем мы сюда приехали. Мы могли с тем же успехом сесть в метро и отъехать от центра. Доехали бы до такого же антуража и денег куда меньше потратили бы.
— Мурманск — последний город, основанный в Российской империи, город-герой Великой Отечественной, неужели вы не ощущаете связь эпох?
— Так в этой самой Великой Отечественной все сгорело дотла. А в землю бросили семя панелек. Никаких связей здесь нет. Ничего удивительного, непознаваемого или тайного.
— Аккуратно!.. Что-то вы часто спотыкаетесь.
— Да всё эти лестницы. Невозможно узкие! Кто их строил?!
Собеседник ухмыльнулся.
Нет, конечно, я не намекаю на то, что скептический Злюка — Гулливер, а Мурманск — город лилипутов, оказавшийся у него под подошвой. Но спотыкался он, скорее всего, неспроста. В городе, отстроенном на сопках, действительно много лестниц, и они действительно узкие, как будто спроектированы для детей или для очень маленьких взрослых. Им все-таки тоже хочется с удобством передвигаться по городу, а не ходить, постоянно задирая ноги, как на разминке в спортзале. Семьдесят пять лет назад мурманчата подложили градостроителям свои чертежи лестниц, те не заметили подмены, и теперь тайные маленькие жители города не ограничены в своих перемещениях.
Злюка ощущал на себе их присутствие, но был страшно ненаблюдателен.
— Кто строил лестницы? Да кто ж его знает. Наверное, те же люди, что строили панельные дома. Думаю, вы все еще можете пожаловаться на них. В этом, кстати, большое преимущество молодого города.
— Преимущество перед кем?
— Да перед тем же вашим Петербургом. К Трезини, Растрелли и к Росси вы с жалобой обратитесь разве что на том свете, и для этого еще итальянский придется выучить, а со строителями Мурманска вы наверняка можете пообщаться и сейчас, и, скорее всего, русского языка вам будет достаточно.
— Знаете, иногда мне кажется, что вы — просто шут, карлик при губернаторском дворе.
— Не такой уж я и низкий.
— И все же я смотрю на вас свысока.
— Сноб.
— Петербуржец.
— А вам населения, что ли, не хватает?
— Да нет, не жалуемся.
— Почему же по всему Мурманску плакаты призывают купить квартиру в Петербурге?
Собеседник молчит и делает вид, что не услышал вопроса.
На самом деле он, конечно же, отлично расслышал вопрос Злюки. Им и я задавалась каждый раз, когда замечала эту рекламу. Но ответа так же ни от кого не получила. Видимо, новоприбывший должен сам, внимательно наблюдая город, понять, в чем дело, чья это партизанская война, кто призывает мурмашей покинуть пенаты. Не мурманчат, им такие большие квартиры в таком большом городе, рекламируемые на таких больших билбордах, ни к чему.
Злюка так и не дождался ответа Собеседника. Так они молча, каждый погруженный в свои мысли и переживания, дошли до морского вокзала.
— Покурим?
— Пожалуйста, — сказал Собеседник, протягивая Злюке открытую пачку.
— У всех Ленин как Ленин, каменный и огромный, а тут огроменный и железный. Что вы уставились в воду? Ну да, вы, наверное, уже устали от плавучего вождя.
— Подленинцы…
— Какие подлецы?
— Что?
— Вы сказали подлецы.
— Нет-нет, вам послышалось.
Так они и стояли там, Злюка, задрав голову, смотрел на корабль, Собеседник, перегнувшись через ограду, наблюдал за пластиковым пакетом, который крутился на одном месте под ледоколом.
Собеседник вспоминал, как родители не раз рассказывали ему о канувших в море доисторических жителях этих мест. Они сгинули уже больше ста лет назад: когда здесь стали строить порт, им пришлось спасаться от враждовавших с ними земляков, от приехавших из больших городов строителей, от мировой войны больших людей. Мурманчата были уверены, что их враги безвозвратно канули в воду, но в 2009-м, когда в порту пришвартовался ледокол, под ним стали происходить странные вещи — то вода вокруг него забурлит, то какая-нибудь резина всплывет и станет круги наворачивать, то вот пакет рядом закрутится на месте. Знавшие легенду старожилы сразу поняли — изгнанники вернулись, пользуются теплом плавучего музея и посылают сигналы, а на сушу выйти уже не могут, отрастили жабры. Правда это или нет — никто не знает наверняка.
Злюке стало как-то неуютно, и он толчком в бок пригласил Собеседника пойти дальше. А тот был только рад, мысли о предках всегда вгоняли его в смущенное состояние духа. Пока каждый выходил из своих более или менее глубоких дум, герои дошли до центра города.
— И зачем тут так ярко раскрашивают дома?
— Вы здесь не были зимой. Темно, серо, холодно. А так — повеселее.
— Ничего удивительного, что все хотят в Петербург.
— Почему вы так решили?
— Так реклама.
— Реклама не была бы нужна, если бы все сами ехали.
— Да как же не уехать из такой пестроты? Мне и получаса не понадобилось, чтобы устать.
— А как жить в бесконечной серости? Может, и того утомительнее. Тут борются с цветовым голоданием, у вас — кичатся трудным прошлым.
— И справедливо кичимся! Но зимой и правда между выцветших линий на асфальт падаем.
О чем беседовали Злюка и Собеседник, пока шли к гостинице, я не знаю. Надеюсь, что Злюка все внимательнее наблюдал город со всеми его противоречиями — что он заметил, как яркие домики ютятся на фоне серых панелек, как синее небо исчерчено проводами, как парк окружен фонарными столбами с флагами области и страны. Я думаю, что Собеседник вспоминал, как родители рассказывали ему об истории земли и семьи, объясняли, почему у них в роду все такие низкие. Он твердо помнил, что никому нельзя об этом рассказывать, чтобы не угодить в желтый дом, неспроста раскрашенный именно так, но и забывать прошлое никак нельзя. Он — один из немногих, кто помнит.
— Ох как скверно!
— Что такое?
— Поганки! Прямо около гостиницы!
— Разве они вам чем-нибудь мешают?
— Я не хочу засыпать, зная, что рядом со мной огромные дырявые поганки.
— Они же не у вашей кровати.
— Они рядом с домом, где сейчас моя кровать.
— Так радуйтесь!
— Чему?
— Вы никогда не были так близки к природе.
Собеседник знал, о чем говорил. В доисторические времена оленеводы тесно дружили с мурманчатами, они обменивались наблюдениями об особенностях здешних мест и вместе глубоко изучили все прелести и опасности флоры и фауны. Родители передали Собеседнику знания предков, так в их семье было положено. Но Злюке объяснить всего этого он, конечно, не мог. Так недолго попасть в чужой, петербургский ярко-желтый дом.
Злюка же тем временем, сморщив нос, повернул назад.
— Идем назад! Лучше яркие дома, чем бледные поганки.
— А вы начинаете понимать.
— Что на том указателе? Ничего не вижу.
— Это указатель на сквер.
— А справа?
— Сквер.
— А слева?
— Square.
— У вас сегрегация?
— У нас… мурманчата… подленинцы…
— Какие подлецы?
— Нет, что вы, какая сегрегация! На двух указателях еще просто не успели продублировать для туристов.
Злюка и Собеседник присели в сквере. Выдохнули. Собеседник откинулся на спинку скамейки, посмотрел в ничем не отгороженное небо и избавил голову от всех мыслей. Бесконечно долго было необычайно легко. Вдруг все загудело, затрещало, он обернулся к своему собеседнику Злюке.
— Что?
— Я что-то такое начинаю ощущать.
Красота в глазах смотрящего.
Тася Егорова