Мурманск, где биологи не любят ЕГЭ и где можно отправить письмо тюленю

Мурманск, где биологи не любят ЕГЭ

Вороны — они, конечно, москвички. В Мурманске же безусловное положение хозяйки города в орнитологической плоскости занимает белая чайка. И нужно заметить, что совсем не на птичьих правах. Город находится на побережье Кольского залива Баренцева моря. Поднимаешь голову — и видишь, как большие и сильные птицы степенно делят небо на части. Они молчаливы и, кажется, вполне самодостаточны. Северные белые чайки не кричат, как их южные сестры, не выхватывают на лету еду из рук туристов. Для них слишком мелко биться за выживание и делить добычу из мусорных баков на глазах у всех. Эти птицы делят небо. А что еще делить в Мурманске?

Мрачное и тяжелое перед дождем, будто вымокший серый шерстяной платок, который так и просится, чтобы хозяйка отжала его до легкой влажности. Или же почти синее, ночное, расчерченное полосками неназываемого северного цвета. И просто счастливо-голубое с белыми облаками. Кажется, что все это можно увидеть в любой точке нашей планеты. Но неба в Мурманске действительно очень много. И оно совершенно особенное.

Мы живем в гостинице «Меридиан», которая расположена на возвышенности. Как и все в этом городе. Когда выходишь на балкон (утром, днем или вечером — неважно, в какое время!), кажется, что небо поворачивается своей неизвестной стороной, выглядит не таким, каким было  в прошлый раз. Словно кто-то показывает нам спектакль, и каждый раз мы становимся зрителями представления, которое не повторится больше никогда.

От нашей гостиницы до центра города, допустим, до площади Пяти Углов, неторопливым шагом вдоль бесконечного проспекта Ленина — минут сорок. Но эти сорок минут казались силовой тренировкой. Весь город стоит на холмах, но торопливый, короткий спуск не дает отдышаться, передохнуть. Ощущение, что все время идешь в гору. Конца и края этому не будет. Поэтому в Мурманске меня не покидало ощущение, что мы постоянно куда-то поднимаемся. Долго и тяжело. Но северный город все равно дарит обещание, что за вершиной, к которой ведет тебя дорога, будет что-то новое, удивительное и по-своему радостное. Как неожиданная двойная радуга в первый вечер нашего знакомства с Мурманском, которая вдруг заблестела над Арктическим университетом, перекинулась через проспект и спряталась за местным кукольным театром. 

Конечно, не только небо и особенности ландшафта оказались непривычными для моего восприятия. Когда попадаешь в новое место, всегда хочется что-то угадать или придумать историю про людей, которые сознательно (или по стечению обстоятельств) выбрали жизнь в этом месте. В Мурманске я постоянно задавала себе вопрос: что может сюда притягивать людей?

Чтобы узнать ответ на этот вопрос, мы сели в такси. Десять минут езды, и хороший асфальт сменился утрамбованной песочной дорогой, усыпанной гравием. Таксист лихо крутил руль, подпевая «белым розам», и мы оказались у шлагбаума перед территорией Мурманского морского биологического университета Российской академии наук (далее — ММБИ РАН).

ММБИ РАН — один из самых первых научно-исследовательских институтов на севере. Он был сформирован еще в 1935 году с целью проведения комплексных исследований флоры и фауны северных морей. Когда-то этот институт входил в Кольский научный центр — место, объединяющее ученых различных направлений. Сейчас ММБИ РАН — это отдельный исследовательский центр.

На очередной возвышенности Мурманска стоит несколько невысоких зданий, явно советской постройки. Вокруг — мурманское небо и выцветшие оранжевые пластиковые поплавки и зеленые спутанные сети. Мы поднимаемся по ступенькам и попадаем в небольшое помещение на три кабинета — это лаборатория изучения морских млекопитающих ММБИ РАН. Точнее, место, где ученые после проведения основных полевых работ занимаются обработкой полученных результатов. Ведь основная работа проводится в акваториях далеко за пределами Мурманска. Например, лаборатория морских млекопитающих проводит свои исследования на базе двух биотехнических комплексов, расположенных в городе Полярный и Гаджиево, а альгологи (водорослеведы) выезжают на сезонные работы на биостанцию в Дальние Зеленцы.

Андрей Яковлев, старший научный сотрудник лаборатории морских млекопитающих ММБИ РАН, встречает нас на пороге лаборатории. Он опускает глаза и приглашает в свой кабинет, но явно удерживает северную дистанцию. Мы сидим на продавленном диване и ждем необычных историй о жизни в таком странном, как мне кажется, месте. Я украдкой рассматриваю кабинет — фотография Санкт-Петербурга, микроскоп, железная фигурка жирафа и три бабочки под стеклом в черной рамке. Андрей говорит очень тихо.

Наша лаборатория, хоть раньше и называлась Лабораторией политехнических систем, на протяжении всего существования занималась исследованием морских млекопитающих. Мы проводим всеобъемлющую исследовательскую работу в разных сферах — сенсорные системы, поведение морских млекопитающих, наблюдение и мониторинг за животными в дикой природе. В свое время у нас содержались и нерпы, и гренландские тюлени. Сейчас мы работаем в основном с серыми тюленями.

И вот перед нашими глазами мысленно предстают серые смешные животные, которые перекатываются на спинку, хлопают ластами, смотрят на тебя черными глазами и шевелят торчащими во все стороны длинными усами. Как картинки из ярких детских книжек. Но Андрей улыбается и спешит нас разуверить.

Тюлень — он хищник. Даже с тренером, если тюлень почувствует, что ему угрожает опасность, несмотря на все няшности, это животное будет вести себя как хищник.

Поэтому, чтобы с тюленем можно было работать, проводить исследования, сотрудники ММБИ РАН проделывают подготовительную работу.

Когда щенки тюленя отлавливаются, для того чтобы можно было работать в каком-то направлении, их нужно научить первоначальным навыкам: тактильному контакту с человеком, выполнению определенного набора базовых команд, которые они должны знать для того, чтобы мы могли элементарно взвесить и измерить тюленя.

Когда вытаскиваешь себя из привычной жизни и оказываешься в тюленьей лаборатории первый раз и ненадолго, все кажется необычным и слегка странным — сменный график, по которому научные сотрудники кормят тюленей, плакаты с нормами веса и размерами взрослых животных, инструкции о том, как взвешивать тюленей. И конечно же, мне, как человеку из другой среды, было трудно понять гордость, с которой Андрей рассказал нам о том, что в акватории Кольского залива, где содержится десять серых тюленей, два детеныша родились в неволе. Уже потом, в самолете, когда мы летели обратно в Москву, я прочитала о том, что это большая редкость. Безусловно, профессия человека — его вторая натура. Андрей, как увлеченный человек науки, мог бы долго рассказывать о своем деле. Но до начала жизни в профессии (и, иногда, даже после) всегда стоит выбор. Как прекрасно сказала Джоан Роулинг: «Человека определяют не его данные, заложенные природой, но его выбор» . Поэтому наш московский энтузиазм медленно переключал ход беседы с тюленей на Андрея. Нам страшно хотелось увидеть то, что стояло за его профессией, определяло его выбор жить, уехать из Мурманска или вернуться. Северная дистанция, увы, не сокращалась, Андрей скромно улыбнулся, развел руками и сказал, что захватывающих историй для литературного бестселлера у него для нас нет.

Жил я и в Подмосковье, и вообще в других частях России. В основном, конечно, в европейской части. На Дальнем Востоке не пришлось пожить. Но я понял, что мне не очень нравится климат южный и среднеполосный. Именно с точки зрения жизни там. Выехать в отпуск на море, покупаться, конечно, здорово и замечательно. Но жить там я не смогу. Мне нравится наша природа. К тому же в больших городах слишком много суеты, пробок. Я не говорю, что мне противен этот ритм жизни, но приятнее находиться здесь. Если спросить, хотел бы я куда-то переехать, мой ответ был бы отрицательным. Пока я работаю в Мурманске, никуда не перееду. Может быть, когда-нибудь, на пенсии я бы уехал на южное побережье, но точно не в Москву или Санкт-Петербург. Хотя Санкт-Петербург нам ближе и гораздо приятнее, в отличие от Москвы.

Я здесь родился, здесь родилась и моя супруга. Что меня держит в Мурманске? Мне еще очень не нравятся крупные города средней полосы и областные центры, потому что там в самом центре города очень много частного сектора, все эти покосившиеся дома. Как вы могли, наверное, заметить, в Мурманске, в том числе из-за того, что это молодой город, и из-за того, что северный, этого нет. Он больше в этом плане похож на Москву и Санкт-Петербург. В том плане, что здесь нет деревянных домишек и домохозяйств. Во многих городах, даже в миллионниках, это есть.

Странствия по научным точкам России были связаны не только с интересом к жизни как таковой. Но и с самоидентификацией. Химия и биология идут рука об руку до определенного момента. Андрей, как мне показалось, в свое время долго не мог сделать свой профессиональный выбор. Правда, и сознательное возвращение в Мурманск тоже повлияло на его решение — не только звезды, но и сам человек определяет свой путь. 

Всю жизнь хотел стать химиком, а стал биологом. После окончания университета в Мурманске очень хотелось заниматься наукой и посмотреть, что такое наука. Здесь смотреть сложно, Мурманск — небольшой провинциальный город. В частности, по биологическому направлению почти невозможно узнать, как устроена научная деятельность. За исключением, наверное, экспедиционной части. Поэтому мы с однокурсником на последнем курсе решили поехать в биологический наукоград в Пущино. Там девять огромных НИИ, поехали и посмотрели. Конечно, там масштабы по сравнению Мурманском ого-го! Безусловно, это наследие еще советского времени. Но, например, когда я приехал туда, я не думал о молекулярной биологии, хотел заниматься растениями. Год проработал в лаборатории по изучению выращивания растений в пробирках. Потом решил профиль изменить, но не слишком радикально, поэтому в своей профессиональной жизни я лавировал между биологией и химией.

Но нет места для человека дороже дома. Дом, который ты выбираешь сам, строишь, потом поддерживаешь и ремонтируешь. Я пыталась поймать неуловимое за хвост в нашей беседе — почему же человек выбирает этот город? Но не поймала. Когда я переслушивала запись нашего разговора в Москве, мне показалась бестактной формулировка вопроса, который я задала Андрею без раздумий: «А что вы бы хотели изменить в своей жизни здесь?» Вряд ли будешь менять того, кого любишь. Так же и с домом. Но то, за что у тебя болит сердце, хочется сделать лучше. К счастью, деликатный Андрей не стал заострять внимание на моей московской бестактности (а я всего лишь хотела лучше увидеть место и героя). Он честно рассказал нам о том, что могло бы сохранить то, что важно для него. 

Да не только здесь, везде бы хотелось что-то поменять. Есть много всего, что нужно сделать лучше. Если смотреть с точки зрения моей работы, наверное, вопрос все-таки лучше рассматривать на государственном уровне. И это отношение к науке, позицию государства и правительства, людей. Потому что за исключением нескольких десятков передовых институтов, занимающихся вещами, которые на данный момент нужны государству, очень много фундаментальной науки отодвинуто на дальний план. Отсутствует почти полностью местное производство реагентов, мы сильно зависим от производства Европы, Америки, в том числе реактивов и оборудования. Своего почти ничего не осталось. Кое-что, конечно, есть, но в большинстве работаем на иностранном оборудовании. 

Например, почему нас отодвигают на задний план? Вроде и Арктику нужно осваивать, но кто ее будет осваивать? Опять осваивают какие-то головные институты, которые сидят, например, в Москве, не видят моря и не соприкасаются с материалом, который изучают. А институты, которые находятся здесь? Закрывают. Например, Дальние Зеленцы. Наша база находилась прямо на берегу Северного Ледовитого океана. Морской институт стоял на берегу, стояло судно, все было! Но после того как развалился Советский Союз, все прикрылось. Поэтому в первую очередь, наверное, надо поменять отношение к науке и в целом, и к образованию в частности. 

Я бы с удовольствием вернул советскую систему образования. Я учился в то время и учусь сейчас. И вижу разницу в том, как сейчас разговаривает молодежь, как разговаривают мои дети. Моя дочка сейчас в 4-м классе, и я вижу разницу. Нужно что-то менять. Они привыкли к тестам, не умеют разговаривать, устные экзамены для них — это что-то запредельное. Выучить билеты и рассказать что-то, еще и связать одно с другим не у многих получается. Хотя много талантливых детей, но система образования, мне кажется, должна куда-то повернуться. И также проблема с педагогическим составом — сейчас начинают преподавать в школах те люди, которые выросли на ЕГЭ.

Сердцу, как говорится, не прикажешь. И насильно мил тоже не будешь. Система всегда сметает человека, который не согласен и против. Даже если таких несогласных много, они рассыпаны по нашей большой стране, в городах, названий которых мы, может быть, никогда не слышали. И сделать они очень часто ничего не могут. Спор о ЕГЭ длится до сих пор, хотя эта система была внедрена уже больше десяти лет назад. Дерни за одну ниточку (ЕГЭ) — и потянется другая, Андрей с едва заметным сожалением рассказывал нам об изменениях, которые происходят в университетах Мурманска.

В советское время и там и там были биофаки. Но и раньше-то профильных кафедр было не так много, потому что руководство все-таки гонится за университетским званием. Но в это же время нужно понимать, что это нецентральные вузы, поэтому таких кафедр, как в МГУ или СПбГУ, здесь быть не может по определению. Конечно, у нас есть Кольский научный центр, но там реализуются только некоторые программы узких профилей. Например, геофак в Апатитах тоже работает в рамках этого научного центра. Но опять-таки это вузы провинциальные, а для каждой узкой специальности нужна и приборная база. Может, и можно создавать узкие кафедры, НИИ в регионах, но нужно ли? Имеет ли смысл делать вот здесь какую-то узконаправленную базу? Лучше поднять качество образования. Базового. А потом человек может выбрать и принять решение. Например, как мне в свое время была интересна молекулярная биология. Езжай, поступай и специализируйся. Так же, как и с медициной: не в каждом же институте есть узкоспециализированные специалисты, люди получают общее медицинское образование, потом поступают в ординатуру и выбирают направление. Все же я считаю, что главное — держать на высоком уровне базовый уровень образования.

 Мы попрощались с лабораторией, Андрей, как мне показалось, вздохнул с облегчением и поспешно вернулся к работе. Вышли в город и поехали в центральный парк. Там, кстати, расположено здание Мурманского океанариума — места с грустной судьбой. После ковида океанариум так и не открыли. Уже больше года идет судебное разбирательство о состоянии здания и условиях содержания артистов-тюленей. «Кто виноват?» и «Что делать?» — эти вопросы остаются открытыми. Директор и сотрудники океанариума продолжают бороться за здание и животных, которых хотят отправить в Московский зоопарк, вот только транспортировку они могут не пережить.

Закрытое здание океанариума и его синий купол видно издалека, мы обходим вокруг и идем к местному парку аттракционов, берем два билета на колесо обозрения, рядом в кустах черно-белая кошка охотится за голубем. Жизнь жительствует. Мы поднимаемся по ступенькам, которые выстелены железными листами и нещадно гремят, запрыгиваем в кабинку. Я настаиваю на закрытой. Мне уже страшно. Небо Мурманска растет у меня над головой, поднимается до уровня живота, потом до ключиц. Очень близко, я закрываю глаза, утыкаюсь в колени. Не знаю, что это? Страх высоты или чувство мурманского неба, которому я не готова посмотреть прямо в глаза.

Анна Зиновьева


Мурманск, где можно отправить настоящее письмо тюленю

Привет, тюлени!

Как вы поживаете? Надеюсь, хорошо. Я по вам страшно соскучилась! Раньше виделись чуть не каждую неделю, а теперь — пишите письма! 

У меня все неплохо — опять хожу в школу и на кружки. Мама много работает, так что меня больше сильно не ругают, она возвращается усталая, и ей лень проверять уроки.

В общем, ковид у нас вроде бы закончился, так что, может быть, скоро увидимся. Кстати, вы не знаете, почему вас до сих пор не открыли? Я бы очень хотела вас увидеть!

Недавно на окружающем мире мы проходили море, но мне ничего нового, конечно, не рассказали. Вы же знаете, я собираюсь стать океанологом. Вот уеду и поступлю в университет! Мама офигеет, у сестры же не получилось. А я поступлю, и больше на меня никогда не будут орать.

До моря на окружающем мире мы проходили эволюцию, и нам сказали, что мы homo sapiens. Я как-то не очень поняла, может, вы что-то про это знаете? Разве мы все прям sapiens? Просто потому, что облысели и заходили? У вас тоже шерсти не очень много, и вы вообще плаваете, но почему-то никто sapiens вас не называет. А умеете гораздо больше нашего! У меня вот на физкультуре все еще ничего не получается. Я поймать-то мячик не могу, не то что головой отбить. Это у мальчиков хорошо получается, только они себе бошки так отбили, что если и были разумными, то перестали. Хотя вряд ли были хоть когда-нибудь. Да у нас даже взрослые ничего не понимают. Мама никогда меня не слушает и просто ругается. Учителя тоже. И все они на самом деле отдуваются на мне, потому что на них ругаются их начальники. И на их начальников их начальники. И так до бесконечности. Все всех боятся и отыгрываются на слабых, скорее, тогда мы все — homo timens.

И про вас сейчас спорят. Мама сказала, океанариум закрывают, и вас надо куда-то деть, и все ругаются, что с вами делать. Хотят то ли в морской биологический институт, то ли в Московский зоопарк, никак не могут решить. Я сказала, что надо спросить у вас, но мама только рассмеялась. А вы же, наверное, лучше знаете, где вам будет удобнее подождать, пока новый океанариум построят. Посоветуетесь со старейшинами, которые еще из НИИ в Зеленцах лет двадцать назад переехали, они опытные. Некоторые люди вообще начали говорить, что вас лучше отпустить на волю. 

Кстати, вы без выступлений в вольерах еще не застреваете? Неважно, что зрителей пока нет, все равно обязательно тренируйтесь! Иначе станете совсем огромные и заболеете. И не говорите, что тюленей в море за мячиком никто не заставляет прыгать, их жизнь вынуждает гоняться за едой и спасаться от хищников. Не лучше ли попрыгать к мячику или сквозь кольцо и безопасно получить еду? У вас-то с физкультурой, в отличие от меня, все хорошо. В общем, я надеюсь, вы слушаете тренеров и остаетесь в форме!

Тренеры, кстати, у вас бесстрашные, борются с хозяином-аллигатором. Вам уже сказали, что если вы поедете в Московский зоопарк, вас надо будет перевести в специальных клетках и что вам надо будет научиться туда заходить? Хотели провернуть это дело быстро, но тренеры объяснили, что вас надо учить. Только хозяин никак не пришлет клетки, и теперь все боятся не успеть. Так что, когда клетки появятся, не выпендривайтесь и хорошо тренируйтесь, на всякий случай. Хотя я все-таки очень надеюсь, что вы останетесь здесь. Конечно, на воле вы не выживете, но как вы будете в Москве в открытом белом бассейне в тридцать градусов — тоже непонятно. Я надеюсь, вас все-таки перевезут в институт, заодно вспомните, что такое соленая вода!

А аллигатор этот — глупый жадина, здание ваше пожадничал ремонтировать, а теперь еще больше придется потратить, чтобы новое построить, и как-то он не торопится. Я спросила у мамы, почему он такой злой, она сказала, им управляют деньги.

Мама вообще сейчас очень нервная и странная. Заставила нас с братом учить английский и норвежский, хотя у меня до этого никогда не было репетиторов, а брат давно уже вырос и не слушает ее. Я спросила зачем, мама сказала не задавать лишних вопросов, но очень стараться — скоро, наверное, пригодятся. А вдруг мы уедем в Норвегию? Вы там были? Может, что-нибудь помните? Вообще, я не хочу никуда уезжать.

Я хочу, как вы, показывать, что умею, и чтобы взрослые из этого придумывали мне задания, а не заставляли заниматься тем, чего я совсем не понимаю и не знаю. Вы свободны выбирать свои трюки, свое настроение, свою скорость плавания, а я должна сидеть тише воды, не выпендриваться и успевать за всем тем, что от меня надо.

Как бы я хотела быть тюленем!

Но что все обо мне да обо мне, как ваши дела? Вы сами еще не заскучали без зрителей и друзей? Расскажите!

Крепко-крепко обнимаю,

Настенька