Дмитрий Харитонов: Учась переводить, учишься читать, писать, редактировать
В 2019 году на программе «Литературное мастерство» открывается новая специализация – «Художественный перевод" (с английского языка). Ее возглавит Дмитрий Харитонов, филолог, переводчик.
Дмитрий, когда Вы поняли, что хотите переводить?
Мне было, кажется, двадцать три года, я писал внутренние рецензии для издательства «Иностранка» (старого, на основе которого потом возникло издательство «Corpus») и однажды прочел роман Митча Каллина «A Slight Trick of the Mind». Он мне очень понравился, я понял, что обязательно порекомендую его перевести, а потом решил, что хочу перевести его сам. Мне дали на пробу главу и, к счастью, позволили за эту книгу взяться. Она вышла под названием «Пчелы мистера Холмса» (Иностранка, 2008) десять лет назад.
А есть ли у Вас любимый текст или автор, которого вы мечтаете перевести, но пока не складывается?
Есть – правда, не любимый, наверное, а желанный; называть не хочу из суеверия, хотя, разумеется, если книге суждено уйти, то она уйдет и так, хоть ты вообще никому о ней не говори.
У меня так когда-то получилось с романом Уильяма Стайрона «Lie Down in Darkness». Это его первый роман, издан в 1951 году, очень мрачный – в общем, я почему-то был уверен, что никому, кроме меня, и в голову не придет им заниматься, и стал наводить справки. Разумеется, тут же выяснилось, что его буквально на днях начал переводить другой человек.
Переводы Дмитрия Харитонова
Моррис А.Мир блистательного принца. М: «Дело» при РАНХиГС, 2019
Блум Г. Западный канон. М.: Новое литературное обозрение, 2017
Райт О. Тони и Сьюзен. М.: Corpus, 2012, 2017 (под названием «Под покровом ночи»)
Каллин М. Пчелы мистера Холмса. М.: Иностранка, 2008; М.: Азбука, 2014, 2016 (под названием «Мистер Холмс»).
Кого из ваших коллег Вы можете назвать образцовыми профессионалами? Что определяет хорошего переводчика?
Не хочется никого забыть, даже если берешь только английский язык и точно знаешь, что этому человеку твои представления совершенно безразличны, это во-первых (но из своего поколения все равно назову Анастасию Завозову), а во-вторых – при всей почетности титула «образцовый профессионал» есть переводчики, которые в это определение не вмещаются. Адриан Франковский был больше этого, Виктор Голышев больше этого… Осия Сорока, переводчик «Шума и ярости», Виктор Хинкис и Сергей Хоружий, переводчики «Улисса» – только ли профессионалы? Тут, наверное, слово мастер уместнее, с ним легче, но и ряд людей, к которым оно применимо, короче. И тем страшнее упустить кого-то, тем более что мастера и школы бывают разные. Андрей Кистяковский, Сергей Ильин – это одна манера; Виктор Голышев, Владимир Бабков, Леонид Мотылев, Владимир Харитонов, мой папа, – другая. Поэтому я лучше почтительно умолкну, это все-таки отдельный разговор, к тому же на мне сильно сказались папины воззрения, его симпатии с антипатиями, да и опыт. Он, скажем, занимался в семинаре Марии Федоровны Лорие и Евгении Давыдовны Калашниковой, это для меня важно и это тоже самостоятельная тема. 
Дмитрий Харитонов на Дне открытых дверей магистратуры "Литературное мастерство". Фото: Анна Правдюк
Что определяет хорошего переводчика, сказать трудно – точнее, трудно все эти свойства перечислить. Ответственность, любовь к литературе, странная готовность (и способность) выражать себя через написанное другими, то есть одновременно подчиняться чужому слову и подчинять его себе, владение языком, понятное дело.
Виктор Голышев в интервью говорил о переводческой профессии: «Переводчикам прощают меньше, чем писателям» ошибок, неточностей. Вы согласны?
Возможно, от наивного представления о том, что работа переводчика куда легче работы писателя, тогда как она, разумеется, не легче, а в чем-то, наверное, и сложнее – оттого хотя бы, что ответственного переводчика довольно сильно сковывает оригинал (каков бы он ни был), а писатель, навешивая на себя какие-то вериги, наверное, по себе их и выбирает. Конечно, если относиться к переводчикам как к обслуживающему персоналу – «подай-принеси» – то можно думать, что переводчик всего лишь набирает некий текст на родном языке вместо чужого, и негодовать, если он с этим элементарным делом не справляется.
Я также не раз читала в разных интервью известных переводчиков, что перевод – это фантастически сложное занятие, за которое потрясающе мало платят. Кто сегодня занимается этим и зачем?
Ну, в гуманитарной области сравнительно немногое может существовать как единственная профессия, и человек, желающий учиться чему-то литературному исключительно с целью личного обогащения, в общем, довольно сильно рискует. Наверное, человека ведет в магистратуру «Литературное мастерство» нужда в самовыражении, честолюбие, любопытство, наконец – но он же не в монастырь идет, он же не дает обета впредь заниматься лишь литературной деятельностью, к которой перевод, разумеется, относится. Это ведь тоже creative writing, просто в своей системе координат. Учась переводить, учишься читать, писать, редактировать – а для сочинительства это тоже нужно. Иными словами, занимаясь переводом, ты не обрекаешь себя на перевод, и, если у тебя есть собственно литературные способности, то занятия переводом их не загубят, а разовьют, мне кажется. То же относится к способностям филологическим – они тоже отнюдь не пострадают, благо перевод весьма располагает к филологической деятельности.
Тех, кто сегодня постоянно занимается переводом, можно, пожалуй, поделить на две категории: это те, для кого это дело жизни (главное или просто очень важное), и те, кто отчего-то решил, что во что бы то ни стало будет этим зарабатывать, не считаясь ни с авторами, ни с текстами, ни с читателями. Вторые – это люди, которые, не отрываясь, не задумываясь, не глядя, за те же небольшие, если не меньшие, деньги перелопачивают килограммы самой разной литературы для невзыскательных издателей, мало беспокоясь о том, какого качества будет книга. Переводом это назвать можно лишь условно; язвительный Капоте как-то сказал, что свой знаменитый роман Джек Керуак не написал, а напечатал. Тут то же самое: туки-туки-туки-тук.
К вопросу о тщательности и трудности работы. Редакторский и переводческий труд подразумевают большое внимание к подбору слов, к тексту – это дело очень скрупулезное. Как Вы понимаете, что вот это слово, вот этот оборот – тот самый? Когда пора остановиться и много ли времени уходит на этот поиск?
Времени уходит много, хотя бывают счастливые случаи, когда слово или оборот приходят сразу – но, естественно, прийти может и неточное, только кажущееся уместным слово, и неверный оборот; они-то, наверное, чаще всего сразу и выскакивают. Останавливаться нужно именно при встрече с «тем самым», а решать, что вот оно, приходится на основании каких-то своих пристрастий и представлений о всякого рода нормах. Вера Аркадьевна Мильчина в одном интервью говорила о слухе на слова наподобие музыкального слуха; этот слух нужен и редактору, и переводчику, и автору. Другое дело, что, как и музыкальный слух, он бывает идеальным, а бывает неидеальным и при этом достаточным для работы, его можно развить…
Если вдруг уподобить автора композитору, а его книгу – музыкальному произведению, то переводчик будет исполнитель этого произведения, а редактор – звукорежиссер, чья задача состоит в том, чтобы перенести это исполнение на некий носитель в наилучшем виде: ничего не потерять, тут подчистить, там подтянуть.
Всем троим нужен слух – а также известные навыки, склонности, способности, опыт, мотивация; все делают свое дело. Не общее (автору, например, может быть совершенно все равно, его и в живых-то может не быть), но одно: происходит коммуникативный акт, сообщение доставляется адресатам, факт одной литературы становится фактом другой.
От переводческой темы свернем к вашей основной специальности. Вы – филолог-американист, занимаетесь Новой журналистикой. Чем она вас привлекает?
В частности, творческим напряжением между документальным и литературным полюсами: это ведь одновременно fiction и non-fiction, проза и публицистика – со своими возможностями и ограничениями… Ну и эпохой, конечно: это 60-е годы американского ХХ века, подготовленные пятидесятыми, которые сами по себе крайне интересны, и накрытые семидесятыми, когда делалось понятно, что из того, что состоялось в 60-е, к чему привело и чем стало.
Давно хотела расспросить Вас о таком сюжете. В начале января 2017 года вы опубликовали на сайте «Горький» статью-ответ Денису Захарову на его публикацию в «Афише», в которой предполагалось, что прототипом Холли могла быть советская девушка. Что побудило Вас написать этот текст и было ли у истории продолжение?
Побудило раздражение, потому что в публикации Дениса Захарова нежизнеспособная гипотеза подавалась как вполне очевидная, аргументов в ее пользу не приводилось, обстоятельства, ей противоречащие, не упоминались… Читателю предлагалось или поверить автору на слово, или разбираться самостоятельно – читать написанное о «Завтраке у Тиффани», обращаться в Библиотеку Конгресса за рукописью, в которой описан предполагаемый прототип Холли, расшифровывать ее и так далее. Продолжения у этой истории, насколько мне известно, не было. 
Дмитрий Харитонов на презентации в рамках ярмарки non/fictio№. Фото: Андрей Рушайло-Арно
Дмитрий, в следующем году Вы возглавите новую специальность в рамках программы «Литературное мастерство», это будет направление, посвященное художественному переводу с английского языка. У Вас уже есть преподавательский опыт – на «Журналистике» в Вышке вы вели курс, как раз Новой журналистике и посвященный, а сейчас преподаете редактирование на «Литературном мастерстве». Что Вам понравилось и не понравилось в преподавании?
Понравилось все – себя я, разумеется, из этого высказывания вычитаю – и очень сильно запомнилось удивление от того, что я вообще это делаю. Я до тех пор был уверен, что никогда преподавать не стану, потому что у меня перед глазами всегда были примеры выдающихся учителей: в гимназии №1567 – Лев Иосифович Соболев и Тамара Натановна Эйдельман, на филфаке МГУ – Наталья Андреевна Старостина, Татьяна Дмитриевна Венедиктова, Георгий Константинович Косиков… Я знаю, что выдающимся преподавателем был мой папа, учивший переводу в Литинституте (как и Голышев, как и Бабков). Я думал, что не смогу им соответствовать; я и сейчас так думаю, но меня это уже почему-то не останавливает.
Ключевой компонент нового направления – как и у нынешних студентов, писателей – это творческий семинар. Чем обогащает будущий текст коллективная работа над переводом в формате такого семинара? И есть ли что-то, что в этом процессе теряется?
Обогащать должна конкуренцией идей и наглядностью рабочего процесса: то, что обычно тихо происходит в чьей-то голове, выносится наружу и говорит разными голосами, а ведь для того, чтобы в чем-то разобраться, бывает полезно это проговорить. Если в таком случае что-то и теряется, то, наверное, какая-то доля ощущения индивидуальной связи с текстом, меньше «я», больше «мы» – но для учения это полезно: от себя все равно никуда не денешься, а так хоть других послушаешь. Обсуждения необходимы – хотя бы для того, чтобы испытывать того же самого себя со всеми своими соображениями, а твои решения все равно будут твоими точно так же, как чужие будут чужими.
Что именно будут изучать студенты на семинарах по художественному переводу? Будет ли это совместная переводческая и редакторская работа над текстом, как, например, на семинаре Александры Борисенко и Виктора Сонькина? Что станет итогом – законченная переведенная книга?
Пока программа не составлена, можно и пофантазировать. Идеальная картина видится такой: практика, та самая совместная работа над текстами (самыми разными – сюда можно и кино отнести, например); разборы чужих переводов – старых и новых, хороших и плохих; теория и история перевода – концепции и контексты, без которых не совсем понятно, чем ты, собственно говоря, занимаешься; взгляд на перевод в свете современного гуманитарного знания. Чаемый итог, разумеется, – договоры на перевод книг, научные публикации, доклады, то есть участие в профессиональном общении.