Тайна психоаналитического процесса

В английском языке есть такое выражение: «It takes two to tango». Чтобы станцевать танго, нужны двое. Что-то похожее мы можем сказать и о психоаналитическом процессе: чтобы он состоялся, работать должны оба — и пациент, и аналитик.

Мы часто пишем о том, что происходит с пациентом во время психотерапии, какие бессознательные процессы и конфликты разворачиваются на сцене его внутреннего театра. А что же аналитик? Как работает его психическое? И какие роли он примеряет на себя?

Об этом расскажем сегодня в рубрике «Практика». Подобрали для нее клинические зарисовки Андрея Владимировича Россохина, в которых он пишет о своей работе с Николаем и показывает, что происходит «в голове» у аналитика.

Такие разные роли

«На первой встрече у меня были противоречивые чувства в отношении Николая, — пишет Андрей Владимирович. — С одной стороны, я увидел перед собой взрослого, независимого, хорошо одетого и состоявшегося мужчину, подчеркнуто отстраненного и самодостаточного. С другой стороны, по мере его рассказа о своих проблемах, я почувствовал его поиск доброго, но, в то же время, авторитетного отца».

Размышляя о своих чувствах, Андрей Владимирович делает вывод о том, что его первое впечатление о Николае как о состоявшемся мужчине — это разумное и рациональное восприятие. Второе, связанное с поиском отца, указывает на возможный отцовский перенос в будущем.

«Но внезапно и совершенно неожиданно для себя я постепенно, в ходе всё той же первой встречи, начал ощущать теплые чувства к пациенту, желание позаботиться о нем, — отмечает руководитель нашей МП. — У меня промелькнула фантазия, в которой я успокаиваю его, укачивая на руках — как очень маленького ребенка». 

Но откуда возникла эта фантазия быть для пациента не отцом, а матерью? Возможно, это следствие проективной идентификации, когда сам пациент «побуждает» аналитика занять материнскую позицию. Вместе с таким классическим аналитическим взглядом крайне важно удерживать и проявляющийся контакт с квантовым интерпереносом*.

Как говорит Андрей Владимирович, с такого ракурса мы можем увидеть пьесы, которые одновременно разыгрываются на сценах нелинейного многоуровневого психоаналитического театра.

«На одной из них, ярко освещенной сцене, я продолжаю общение со взрослым и независимым мужчиной, — поясняет психоаналитик. — На другой, с достаточно хорошим освещением, я предстаю в виде авторитетного и доброго отца, выслушивающего мальчика-подростка. На третьей сцене, практически в полутьме, я уже — молодая женщина, качающая на руках младенца и готовящаяся накормить его молоком из своей груди».

Залечить раны

Из истории Николая известно, что всё его детство и юность мать с отцом «пили без перерыва». Единственным теплым воспоминанием стал переезд семьи в квартиру к бабушке, которая стала для Николая самым любимым и любящим человеком, замещающим материнским объектом. Бабушка внезапно умерла, когда ему было 13 лет, после этого он погрузился в пучину депрессии.

«С самого начала, чувствуя желание окружить Николая теплом и заботой, как его любимая бабушка, я внезапно поймал себя на ассоциации — стремлении “залечить его раны”, — рассуждает Андрей Владимирович. — Я спросил себя в связи с этим: “От каких ран я хочу его излечить?”. Ответ казался очевидным: от непережитой боли, связанной с потерей бабушки».

Этот первый ответ был рефлексивным — желание позаботиться о пациенте как когда-то заботилась о нем бабушка — звучит очевидно и разумно.

«Было понятно, что, как его аналитик, я хочу помочь залечить раны от непережитого горя, связанного с потерей бабушки, — продолжает Андрей Владимирович. — Но что-то не давало мне согласиться с этим. Нельзя было сказать, что Николай совсем не переживал боль потери. Он много и долго плакал после ее смерти. Понятно, что работа горя была проведена лишь частично. И в самой глубине себя он до сих пор “магически” верил, что бабушка жива и вернется к нему. Но одновременно у меня было странное ощущение, что рана была глубже».

Внезапно психоаналитику пришла парадоксальная ассоциация: он хочет излечить пациента от боли, связанной с потерей матери. Эта ассоциация была удивительна, поскольку мать пациента была жива и не болела ничем серьезным. 

«Эта внезапно возникшая фигура заставила меня быть более чувствительным к скрытым сторонам разворачивающегося между нами интерпереноса, — отмечает Андрей Владимирович. — Что я почувствовал изнутри этой квантовой волны? На каких других, менее освещенных сценах, разыгрываются сюжеты о ранах Николая и обо мне — как о его исцелителе? Идет ли речь о психической сцене, где в раннем детстве Николая мать не давала ему нужного внимания, заботы, любви, так как много пила и поэтому психически отсутствовала? Но в моей ассоциации речь шла о боли, связанной с потерей матери, как если бы его мать умерла. Оказался ли я в момент своей ассоциации на сцене, представление на которой было посвящено сюжету о его страхе возможной потери матери? Или на сцене, где он желает ее смерти?».

(С)нежная королева

На одной из сессий Николай назвал свою мать «Снежной королевой». Однако психоаналитик увидел в этом образе и другую женщину — любящую маму из самого раннего детства пациента.

Возможно, его мать не была сначала холодным, замкнутым и безэмоциональным объектом. Возможно, она была достаточно теплой и хорошей в первые полтора года жизни Николая. Возможно, после внезапной потери своего отца и последующей за этим через несколько месяцев смерти матери, она погрузилась в глубочайшую депрессию.

Возможно, будучи не способной пережить колоссальную боль, она замкнулась в своем горе, начала пить, втянула в пьянство слабого, неспособного ее поддержать мужа, и отгородилась от маленького сына. Теплая всемогущая мать превратилась в холодную «Снежную королеву».

«Я спросил себя, что было до этой настигшей его мать трагедии? — делится ходом своих мыслей Андрей Владимирович. — Был ли Николай долгожданным ребенком, любила ли его мать и как она его любила? Любил ли его отец? Отгородился ли он от маленького сына, запив вместе с женой? Неужели действительно могла произойти очень быстрая трансформация образов матери и отца в его раннем внутреннем мире?».

Николай был совершенно уверен: его мать была полностью отсутствующей и не интересовалась им с самого момента рождения. На предположение аналитика о любящей матери раннего детства он ответил категорическим отказом.

«Я не продолжил эту тему, в том числе и потому, что сам не был уверен в своих предположениях: мало ли что мне могло показаться на дальних рубежах интерпереноса! — пишет Андрей Владимирович. — Но в ходе разворачивающегося психоаналитического процесса я продолжал сохранять чувствительность к соответствующему материалу, что в результате сыграло чрезвычайно важную роль в последующем анализе».

Божество в стеклянном ящике

С самого начала анализа Николай утверждал, что не любит и боится видеть сны: в них оживают его страхи. Первое за время анализа сновидение он описал только через три месяца после начала работы.

Он стоит напротив женщины-индианки. Она — внутри закрытого ящика со стеклянной крышкой (такой, чтобы Николай мог ее видеть). Женщина одета в индийское сари.

«Я знаю ее, но не помню, кто это, — поясняет пациент. — Ей было примерно 30 лет. Она смотрела на меня, и я смотрел на нее. Ее тело было по пояс в земле. Все это происходило ночью, внутри этого ящика был красный свет, и поэтому женщину окружал красный свет. Она улыбалась мне улыбкой Джоконды».

В своих ассоциациях Николай говорит, что такими ящиками закрывают на зиму каменные статуи в парках Москвы, и что, с другой стороны, этот ящик напоминает ему гроб.

«Это могла бы быть статуя Будды», — сказал Николай и тут же добавил: «Эта женщина была сексуальной. Сама атмосфера была сексуальной. Словно какая-то таинственная, не пережитая мною любовь, интерес, страсть. Она меня соблазняла своим видом, улыбкой…». И, словно успокаивая себя, он добавил: «Сон был созерцательный, и эта фигура женщины была очень статичная, неподвижная, как, впрочем, и я. Я чувствовал, что я не мог двигаться, да я и не хотел двигаться. Мне было важнее просто смотреть на нее».

Психоаналитик обратил внимание пациента на то, что, будучи по пояс в земле, женщина, тем не менее, была одного роста с Николаем. А это значит, что в реальности она была в два раза выше его. Удивившись этому обстоятельству и немного помолчав, Николай произнес: «Она была как Божество, как предмет культа, который ожил, и с которым я мог общаться».

Психоаналитик добавил, что маленькому ребенку мать кажется огромным и божественным существом. На что пациент ответил: «У этой женщины были черные волосы, как у моей матери... Но я уверен, что это была не моя мать».

Позже пациент вспомнит, как в раннем детстве он восхищался своей матерью, которая была «божественно красива».

Бабушка-яга

Продолжая работать со своим сновидением, Николай вспомнил, как в детстве бабушка брала его из колыбели и подносила к печке, чтобы показать огонь. На это психоаналитик заметил, что огонь — красный. И пациент связывал красный цвет огня из воспоминания с красным светом из ящика в его сновидении.

«Пламя в печи вызвало у меня восхищение. Оно освещало лицо бабушки, когда она держала меня на руках. Языки пламени, казалось, играли у нее на лице», — сказал пациент.

Кажется, сон Николая подтверждал догадки психоаналитика о возможных переживаниях двухлетнего ребенка, мать которого, «окаменев» от горя, связанного с «гробами» своих родителей, стала для него недоступной и закрытой богиней. 

«Однако красный свет, огонь и тепло от печки, скрытая сексуальность женщины во сне опровергали образ матери как Снежной королевы, — рассуждает Андрей Владимирович. — Было ли это только отражением бабушкиного, а не материнского тепла и сексуальности? Или этот красный свет символизировал спрятанную эмоциональность матери — ту, которую иногда чувствовал Николай, например, когда перед сном она читала ему рассказы на ночь? Красный свет, как и пламя в печи, были, кроме того, запретными (запрещающий знак светофора) и опасными (огонь)». 

На ближайшей психической сцене мы словно видим прямое подтверждение того, что эта индианка (а в Индии верят в реинкарнацию) — один из образов его бабушки, которая продолжает жить уже как Божество.

Бабушка действительно была объектом культа для Николая, он продолжал боготворить ее и в течение анализа. Понадобились годы работы, чтобы он, проведя полноценную работу горя, смог освободить свою память о реальной бабушке от написанной поверх иконы.

«Образ бабушки предельно поляризован на идеальный, прекрасный и отвратительный, ужасающий (Баба-яга), — отмечает Андрей Владимирович. — Передний план сцены — фигура божественной бабушки, гроб со стеклянной крышкой, оживший культ».

По словам руководителя нашей программы, бабушка продолжает быть живой в квантовых глубинах внутреннего мира пациента, он не хочет делать работу горя, чтобы продолжать сохранять связь с ней. Ведь по убеждению Николая бабушка — единственный человек, который его любил всем сердцем.

Однако во второй, «темной» репрезентации, где ящик — это гроб, трогательная сцена с пламенем свечи уходит на задний план. Здесь место материнско-бабушкиного персонажа занимает Баба-яга, похитившая младенца и готовящаяся приготовить его на огне в печи, чтобы сожрать.

Только не отведи глаз

Важный момент сновидения — то, как женщина и Николай смотрят друг на друга. Контакт глаз — это их единственный контакт.

«Это материнский, первичный контакт с ребенком, но лишенный телесности, — поясняет Андрей Владимирович. — Более того, между ними — непреодолимая дистанция, как если бы каждый из них стоял на краю бесконечно глубокой пропасти и не мог сделать ни шага навстречу другому. Сохранение контакта глазами любой ценой — в нем весь смысл и трагизм этого сюжета. Для них двоих за пределами сцены ничего нет».

Никакого другого мира вне этого контакта глазами не существует.

«Удержание его критически важно для маленького Николая, как если бы эта женщина своим взглядом признавала его существование, — продолжает психоаналитик. — Если она не будет смотреть на него или вдруг закроет глаза, он исчезнет. Пока есть ее взгляд, он существует. Если он позволит ей умереть в своем внутреннем мире и ее глаза закроются, его глаза закроются вместе с ее глазами, он умрет вместе с ней»

Сеанс одновременной игры

Снежная королева, женщина-индианка, огонь в печи и Баба-яга, — всё это лишь малое количество бесконечных сцен, которые разыгрываются на психоаналитическом сеансе. За рамками этой статьи остались сюжеты про улицу красных фонарей, Джоконда (шедевр Леонардо да Винчи, охраняемый бронированным стеклом), захороненная в земле женская генитальность, проблемы в идентификации с отцом…

Постановки на всех этих сценах идут одновременно, не прерываясь и не заканчиваясь. 

«Лично я уверен, что одной из важнейших задач аналитика должна стать попытка разглядеть как можно больше химерических сюжетов, разыгрываемых на совершенно разных сценах, а не гнаться за одним из них», — пишет Андрей Владимирович. 

Исследование только одной сцены подобно включению мощного сфокусированного прожектора: освещая что-то одно, он затемняет всё остальное.

«Когда аналитик остается в контакте с продолжающей свой танец квантовой волной интерпереноса, он одновременно “разрыхляет” пространство, насыщая его множеством потенциально пророщенных семян-интерпретаций, — уверен Андрей Владимирович. — Какая из них прорастет первой, чей росток пробьется наружу и станет видимым для обоих — это тайна психоаналитического процесса». 

* Интерперенос — термин, введенный Андреем Владимировичем Россохиным. Он обозначает «новое междумирие», в котором возникают не отдельные состояния переноса и контрпереноса, а т. н. «психоаналитический Кентавр» — интерперенос с его различными интертрансферентными состояниями. В рамках этой концепции всё, что возникает в психоаналитическом кабинете: чувства, телесные ощущения, фантазии, мысли, воспоминания, слова, интонации, действия обоих участников процесса — это всего лишь проявления вершины интерпереноса. Сам интерперенос простирается вовне и с разной вероятностью проникает во все аспекты внутренней и внешней реальности и пациента, и аналитика.