Павел Валерьевич Качалов рассказал о четырех терапевтических моделях Фройда
Лекция получила форму захватывающей и провокационной истории психоанализа от Фройда до наших дней в культурно-историческом контексте.
Недавно нам посчастливилось прослушать лекцию известного психоаналитика Павла Валерьевича Качалова. Он рассказал о четырех терапевтических моделях, которые имплицитно встроены в концепции Фройда.
В ходе этого увлекательного и остроумного повествования стало понятно, например, как изменилась «истерическая» модель терапии (предполагающая, что «либидо относится к тревоге, как вино к уксусу») после общения Фройда со швейцарскими психиатрами. Примеры психотических и пограничных расстройств, о которых он тогда узнал, навели его на идею о первичном нарциссизме. Фройд подумал о том, что в действительности людям хочется не сколько оргазмического удовлетворения влечения, сколько возвращения во внутриутробное состояние наименьшего возбуждения.
Нарциссическую модель терапии в начале второй мировой войны сменяет меланхолическая, задача которой — помочь пациенту прогоревать потерянный объект, причиняющий массу страданий. Как замечает Павел Качалов, «позже этот объект сделает большую карьеру в психоанализе и окажется в основном материнским, но у Фройда об этом еще не сказано ни слова».
После войны психоаналитический запрос исходит в основном от амбициозных молодых людей из Лондона и Нью-Йорка, обсессивно желающих много денег, машин и женщин. В это время Фройд разрабатывает вторую топику, согласно которой инстанция Я оказывается слугой трех господ: реальности, к которой нужно приспособиться; Оно с его возбуждениями; и Сверх-Я с высокими идеалами, навязанными обществом. Также Фройд возвращается в своих работах к эдипальном комплексу, поскольку считает, что лечение обсессивного невроза должно быть направлено в сторону отказа от эдиповых чрезмерных претензий на чрезмерное наслаждение: «всех денег не заработаешь, всех машин не купишь, всеми женщинами не овладеешь».
Эта модель, как и все другие модели Фройда, имела свое продолжение в последующем развитии психоанализа в разных странах и разных школах. Но далеко не везде, как отмечает Качалов, сложилось понимание, что Фройд не сводим ни к одной конкретной модели. Представление о принциальной разнородности трудов Фройда было составлено, пожалуй, только во Франции, где его труды читали в оригинале на немецком, буквально как священное писание.
«Американцы довольно скоро начали читать самих себя, довольствуясь скверными переводами Джеймса Стрейчи на английский язык», — удрученно произнес Качалов. Стараниями Хайнца Хартманна фройдовская «психология Этого» в США превратилась в «психологию Я» или эго-психологию, которая поставила либидо на службу идеологии успеха и в целом american way of life. Следующим этапом деградации психоанализа в Америке стало появление когнитивно-поведенческой терапии, которую, по выражению Качалова, «состряпал продажный психоаналитик Аарон Бек».
В Англии Фройда растащили на куски. Меланхолическая модель превратилась в кляйнизм. Избавившись от фигуры отца, эдипального комплекса, половых органов, возбуждения и сексуальности, она редуцировалась до отношений ребенка с материнской грудью. Дональд Винникот открыл переходные объекты, которые позволили по-новому мыслить психологию развития ребенка, включая страх разрыва отношений на ранних стадиях. Но его концепции holdind и handling, по заверениям Качалова, на практике означавшие объятия с пациентом, подразумевали полное отсутствие возбуждения.
Нарциссическая модель получила популярность сначала у венгерских учеников Фройда — Ференчи и других, близких к нему. «В этой модели человек страдает от собственных неполиткорректных возбуждений, возникающих в теле, особенно в половых органах, эрогенных зонах, — пояснил приглашенный лектор. — Страдания ему приносят и другие объекты, у которых тоже есть половые органы».
По мнению Качалова, желание вычеркнуть это «противное оскорбительное тело» из психоанализа уничтожает его изнутри и приводит к тому, что он вырождается в наименее рискованный и вызывающую вину тип отношений с пациентом, основанный на молчании и щедрых проявлениях доброты. Но, как считает Павел Валерьевич, «спустя годы пациент все равно догадается, что аналитик — трус и не готов рисковать, сказав ему что-то неосторожное».