«Важнейший запрос пациента состоит в желании быть понятым»
Легендарного французского психоаналитика Андре Грина называют гигантом психоанализа, важнейшим психоаналитическим мыслителем нашего времени. Многочисленные титулы и мировое признание не помешали месье Грину сохранить самокритичность, способность объективно оценивать себя, свою работу и постоянно задавать себе вопросы. «Настоящий вопрос такой: достаточно ли хороша техника, которую мы используем?» — размышляет Андре Грин в беседе со своими коллегами — Клодом Смаджа и Аланом Фином. Приводим наиболее яркие и интересные фрагменты этого разговора.
Карикатурная истеричка*
«Эту девушку направил ко мне преподаватель-лаканист. Она показалась мне карикатурной истеричкой, — рассказывает месье Грин. — На первое интервью она пришла с очень странной прической, как будто у нее была корона на голове. И это была единственная консультация, на которой я видел, чтобы человек курил, всё время вставая и стряхивая пепел в мою пепельницу, хотя рядом с ней стояла еще одна (в то время во время сеансов разрешалось курить. — Прим.).
Ее запрос на анализ был основан на очень значимой нарциссической ране. Блестящая студентка, она завалила выпускной экзамен по философии, отвечая преподавателю, имевшему репутацию очень строгого и даже садистичного.
Она, кстати, без малейших проблем пересдала экзамен и начала новый период обучения. Ее целью было заниматься тем же, чем и я. В нарциссическом плане я сперва выступал как некто, кто должен дать фаллическую силу. Позже, в процессе анализа, она обнаружила, что я занимаю в переносе место ее деда по отцовской линии (как и экзаменатор).
Отец считался слабым и даже ничтожным человеком. Над ним доминировала мать, управлявшая всем его миром. Дед считал своего сына бедняком и всячески это демонстрировал. Он был единственным авторитетом для внучки, которую терроризировал. Она повиновалась его взгляду и жесту и не слушалась никого, кроме него. Поэтому во мне (чего я, разумеется, не знал) она искала такой же нарциссический и всемогущий фаллос, какой репрезентовал дед.
Впоследствии у меня было много проблем — с одной стороны, потому что я чувствовал, что всё это выходит за границы истерии; а с другой — потому что в то время я не знал ни что такое пограничный уровень, ни так называемой психосоматической структуры».
«У меня тревога…»
«Должен сказать, что по причине моей неопытности (когда я начинал этот анализ, то, по-моему, еще не был даже членом-корреспондентом SPP) и сложности данного случая, мы с ней постоянно выходили за рамки аналитического кадра. Она звонила мне по телефону, и я начинал с того, что молчал, но потом втягивался в бесплодные разговоры. Она писала мне по четыре письма в день: “У меня тревога... “ и т. д. Однажды в начале своего анализа она звонила мне 30 раз в течение дня и молчала в трубку. После того, как этот инцидент прояснился, она прислала цветы моей жене и больше так не делала.
Эта девушка пришла на анализ под предлогом того, что ей надо сдать экзамены. Поэтому, когда она сдала уже вторые, я сказал ей (наверное, чтобы найти выход, что, впрочем, всем было понятно): “Мы достигли цели, и, пожалуй, нам следует остановиться”, — предоставив ей достаточно времени на завершение анализа.
И вот во время каникул после этого планового завершения она мне сообщила, что у нее случился первый приступ геморрагического ректоколита, что вынудило меня изменить мое решение и отложить окончание анализа». (Во время беседы Клод Смаджа предположил, что ректоколит стал следствием травматического состояния, в которое попала пациентка после объявления сепарации).
После анализа
Даже после того, как точка в этом анализе была всё-таки поставлена, девушка различными способами пыталась увидеться с бывшим психоаналитиком, но месье Грин всячески пресекал эти попытки.
«В конце концов она устала мне писать и звонить и стала прибегать к помощи третьих лиц, чтобы я ее принял. Я не сдался. Единожды установив защитный сепарационный экран, я противился любым встречам, независимо от причин и предлогов.
Она перевернула небо и землю, ходила ко всем парижским аналитикам для того, чтобы пожаловаться на мое недостойное поведение. Закончилось тем, что она нашла себе аналитика — диссидента. Оставалась она с ним лишь непродолжительное время и без особого успеха, но смогла убедить его позвонить мне и попросить, чтобы я согласился с ней встретиться.
Он сказал мне по телефону (мы были хорошо знакомы): “Ну, что тебе стоит?”. Я ответил: “Нет, раз мы приняли решение о завершении, то это должно быть бесповоротно. Это как в патологических любовных отношениях: с того дня, как решили порвать, надо твердо больше не видеться, потому что будет хуже, а не лучше”. В общем, я хорошо держался. Получал по письму в день в течение четырех лет, и потом всё закончилось!
Что с ней стало потом? Ее самой драгоценной мечтой было стать аналитиком. Она работает в институте в провинции. Почему поехала в провинцию? “Чтобы делать глупости подальше от Парижа”, — сказала она мне значительно позднее. Думаю, можно признать, что эти слова о глупостях означают нарциссический страх. Она серьезно относилась к своей работе. Одна общая коллега сообщила мне о ее профессионализме.
В течение всего этого времени я живу с чувством вины, говорящим мне, что я не сделал того, что должен был сделать; что я саботировал процесс, плохо интерпретировал, нарушал кадр, чего не должен был делать.
Теперь представим себе, что эта же самая пациентка пришла бы ко мне сегодня. Я бы не стал предлагать ей анализ. Я прибег бы к подходу гораздо более осторожному, потому что уже знаю, что такое пограничное состояние.
Важнейший запрос состоит в желании быть понятым, сопровождающемся в то же время защитными действиями при переживании малейшей попытки к сближению с другим. Когда вы работаете с пограничными пациентами, вы должны, как писал Бион, найти совершенно точную интерпретацию без малейшей погрешности. С ними мы не можем позволить себе быть приблизительными и уклончивыми.
Не знаю, можно ли сказать, что имело место ошибочное показание к анализу, но, похоже, что это так. Единственным утешением может служить то, что другие аналитики также не преуспели с этой пациенткой».
Спящие демоны
«Надо сказать, что сам я сильно изменился в плане анализа, — говорит Андре Грин. — Один мой пациент 58-ми лет, которого я лечил 25 лет назад, сказал мне: “Я знал вас молчащим”. Эти слова изменили меня, и поэтому я не работаю больше так, как раньше. Для меня аналитическое молчание в некоторых случаях — это преднамеренное убийство.
Как аналитики мы не можем поставить себя во властную позицию.
Настоящий вопрос такой: достаточно ли хороша техника, которую мы используем? Я думаю, что нужно пересмотреть некоторые догмы. Анализанты приходят за истиной — за своей истиной. Мы не являемся носителями истины. Да и кто является?
Но никто на свете, кроме нас, не может ее восстановить. И если пациенты не находят истину у вас, то что же им делать? Искать самостоятельно? Я думаю, что никто не может пройти анализ в одиночку. Когда так происходит, пациенты уходят со своими спящими демонами. И потом, с течением времени, в процессе жизненных перипетий они их пробуждают или усыпляют».
Быть искренним
Во время беседы Андре Грин, Клод Смаджа и Алан Фин также размышляют о том, должен ли аналитик в работе с пациентом быть, как выразился их коллега Франсис Паш, эквивалентен нулевому имаго (имаго — мысленный образ или представление кого-то или чего-то, сформированное в сознании). Месье Грину такая позиция была не близка.
«Я с ним сильно не согласен по этому поводу. Есть то, что люди говорят, и то, что они делают. У меня есть сведения о том, что Паш делал, и это пребывало в полном противоречии с тем, что он советовал делать другим. Никто не знает, что происходит в кабинете аналитика. Но люди, которые проходили анализ у Паша, и которые потом приходили ко мне, говорили: “Вы, по крайней мере, пишете то, что вы делаете”. Они находили соответствие идей и практики, поэтому я совершенно убежден в значении искренности в анализе.
И, кроме того — Бог свидетель — я не знаю идеального аналитика, и не нужно соглашаться со значимостью идеи, что надо быть образцом для своих пациентов. Это работа аналитика по признанию чего-то. И по признанию не из позиции «вот что может случиться с вами и не может случиться со мной», но из позиции: «вот то, что случилось с вами, но вы знаете, что такое может случиться и со мной».
__________
Работе с психоаналитическими психопатологиями посвящен двухгодичный курс еще одного мэтра французского психоанализа — Вассилиса Капсамбелиса. Курс называется: «Психоаналитическая психопатология: теория и клиника».
Он стартовал на нашей программе в октябре, рассчитан на два года (с 2023 по 2025 год), состоит из 16 семинаров.
Присоединиться к занятиям можно в любое время, причем это могут сделать не только слушатели и выпускники нашей МП, но и все желающие, которых интересует эта тема.
Подробности, регистрация и оплата — на нашем сайте.
__________
*Интервью опубликовано в одном из номеров Французского психосоматического журнала. На русский язык его перевела психоаналитик Екатерина Юсупова. Прочитать статью целиком вы можете по ссылке.
__________
Присоединяйтесь к нам в соцсетях ВКОНТАКТЕ или ТЕЛЕГРАМ.
Подробнее о программе можно узнать здесь – О ПРОГРАММЕ и ПАСПОРТ ПРОГРАММЫ.
Вы также можете посмотреть ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКИЙ СОСТАВ, подать ЗАЯВКУ НА ОБУЧЕНИЕ или ЗАДАТЬ НАМ ВОПРОС.