«Преподаватели — они как малые дети»

Профессор-исследователь факультета права, ординарный профессор ВШЭ Леонид Сюкияйнен — уникальный специалист по исламскому праву. В свой юбилей (21 декабря ему исполнилось 75 лет) он рассказал «Вышке для своих» о том, как увлекся арабским языком и правом, о своей семье и о своей работе в Вышке. 

«О том, что мой дед был министром иностранных дел Карелии, я узнал, когда поступал в МГИМО» 

Самая для меня мУка — объяснять, как пишется моя фамилия. Особенно, когда еду на международные конференции. Как только ее не путали… Сочетаний, казалось бы, несочетаемого в моей жизни много, конечно: по фамилии — финн, по происхождению — русский, по специальности — арабист, специалист по исламскому праву, шариату. При этом по образованию — экономист. Серьезно. Я, без ложной скромности, ведущий (если не единственный) в России специалист по исламскому праву, но если бы я защищал свою докторскую сегодня, мне бы не позволили — сегодня уже для этого надо иметь юридическое образование. Исламоведы считают, что я исламовед, юристы считают, что я юрист, востоковеды считают, что я востоковед, историки считают, что я историк. А я так ловко устроился, что я везде. В моей семье все — дипломированные юристы: и жена, и обе дочери. Я единственный не-юрист. Вот такой я хитрый, да еще с такой странной фамилией, которую выговорить невозможно.

Я родился в Петрозаводске, в конце 1945 года. Фамилия у меня финская, потому что половина предков — этнические финны. Мой дед был в республике известным человеком, депутатом Верховного совета СССР, министром иностранных дел, возглавлял карельский филиал академии наук, а в конце жизни был профессором в университете. Был он до мозга костей советским человеком, и очень порядочным. Ни о каких особых привилегиях не было и речи — дед сам чинил свою обувь, поскольку был из крестьянской семьи, сам чинил свои лыжи — в Карелии ведь все ходят на лыжах, и он ходил. Когда я поступал в МГИМО, меня во время собеседования спросили — а почему вы не упомянули, что ваш дед был министром иностранных дел Карелии? — А я не знал этого! Об этом не говорили в семье, а то что он в Петрозаводске на трибуне стоял во время парадов, так там много народу стояло… 

Был еще вот такой случай: я уже жил в Москве, приехал с женой к нему в гости, и мы захотели съездить в Кижи. А когда дед пришел проводить нас с женой на пристань, выяснилось, что попасть на ракету невозможно, такая очередь. Но капитан узнал деда, стал махать ему с палубы, чтобы он зашел на корабль, и готов был везти нас чуть ли на в капитанской рубке. Но дед категорически отказался ехать без билета, чем поверг капитана в жуткое удивление. 

Так что когда советских руководителей ругают, я всегда деда вспоминаю — все-таки среди руководителей тоже порядочные люди были. Хотя, конечно, по советскому режиму я не скучаю совсем. И рухнул он не в результате иностранных происков, а по внутренним причинам.

«В арабский язык я влюбился с первого урока»

Когда мне было 10 лет, мы с мамой переехали в Москву. Она работала лаборанткой на кафедре в Высшей дипломатической школе, и я стал поступать в МГИМО. Мне, конечно, была оказана определенная протекция — иначе человеку с моей фамилией оказаться в МГИМО было невозможно. Евреев у нас на курсе было несколько человек, а прибалта — ни одного, это была четкая политика. Но я себя «блатным» не чувствовал — работал как вол. Получил красный диплом, списывали у меня, а не я, и самое главное — еще в институте выбрал для себя тему, на которой построил свою научную жизнь, и которой занимаюсь до сегодняшнего дня.

Это вышло случайно. Тогдашние студенты МГИМО язык не выбирали: в какую группу тебя запишут, то и будешь учить. Меня записали к арабистам. Мама моя страшно расстроилась. Работала она — сейчас это называется дипломатическая академия, а тогда — высшая дипломатическая школа, и она как раз лаборанткой на кафедре арабского языка работала. И ректор Виктор Иванович Попов, бывший советский посол в Великобритании, случайно увидел ее в коридоре, спросил, чем она так опечалена. Она сказала, и он ей говорит: «ну ты даешь! Ты даже не представляешь, какой это подарок. Не понимаешь, что это такое, какие перспективы». 

Это были мамины чувства. А сам я, ничего не зная и не понимая про арабские страны, влюбился тогда в арабский язык с первого урока и на всю жизнь. Когда появились предметы, связанные с международным правом, они мне тоже очень понравились: их логика, их поле — я стал думать, как мне соединить арабский язык с этим правовым полем. И я решил в качестве курсовой работы взять шариат, исламское право. Диплом, правда, по этой теме мне писать не дали — поскольку учился я на экономическом факультете, но я уже знал, что продолжу заниматься исламским правом. 

«Извините, но нам доказывать актуальность вашей тематики не нужно»

В армии я служил в Москве, недалеко от дома — тогда только закончился Суэцкий кризис, шестидневная война, наших военных спецов посылали в Сирию и в Египет, и надо было готовить переводчиков для них. И меня отправили на два года в военный институт иностранных языков. Получал там огромную по тем временам зарплату — 230 рублей, а учитывая что военные не платят налогов, это были прям совсем серьезные деньги. Мне предлагали там остаться, но ходить под погонами — это совсем не мое. За два дня до увольнения я уже шел устраиваться в институт государства и права РАН. Зарплату мне предложили в два раза меньшую, но мне было все равно — я хотел работать в этом месте, с этими людьми. Это же была такая цитадель юридических наук. Там были гиганты науки, там работал академик Владимир Кудрявцев — вице-президент академии наук, академик Владик Нерсесянц — автор либертарно-юридической концепции, там Строгович работал, который выступал обвинителем по делам при Вышинском — он был членкор, крупнейший ученый, другое дело, что его судьба так сложилась, что выступал гособвинителем в сталинские времена…

В этом институте я проработал 32 года. Это была моя первая запись в трудовой книжке, а вторая семнадцать лет назад появилась — НИУ ВШЭ. Все, других записей нет.

Конечно, доказывать важность моей темы, моего шариата, мне не всегда удавалось. «Кому это нужно, зачем?» — говорили мне сначала в институте. Потом произошла Исламская революция 1979 года, вроде бы тема стала более актуальна. Но в 90-е мою проблематику все чаще вычеркивали из общего плана института, и я решил уйти.  

Я, конечно, очень волновался, когда первый раз пришел на заседание ректората в Вышке, чтобы представить свою тематику. Меня пригласили, я начал что-то говорить, но меня прервал Ярослав Иванович, сказал «Леонид Рудольфович, извините, но нам доказывать не нужно, какую актуальность ваша тематика имеет, мы вас приглашаем, не надо нас убеждать, мы и так убеждены». И я очень благодарен Вышке, что все эти годы я не имею никаких ограничений в своей работе, меня постоянно поддерживают. Сколько я исследовательских грантов получил за эти годы, все только по этой тематике. Я читаю свои курсы, провожу семинары, руковожу дипломами, занимаюсь только тем, что мне действительно интересно — а что может быть лучше в жизни. Я вот многие лекции по приглашению читаю бесплатно. Коллеги некоторые спрашивают: как же так? А я не понимаю, как можно отказать. Если меня приглашают прочитать лекцию, я еду. Преподаватели — они же как малые дети, преподавателю нужно чувствовать интерес аудитории, хотя бы части студентов. Если хоть кому-то интересно — он уже счастлив.

«Ни разу никто мне ничего не указывал»

Вообще, я счастливый человек, потому что свободный — в это как раз очень мало кто верит, но это правда. Вот я с 1999 года регулярно выступаю экспертом на канале Аль-Джазира, на BBC регулярно выступаю. Мне что, какие-то «люди в штатском» инструкции дают, что я буду говорить? Ни разу, никто мне ничего такого не указывал. Другое дело, что я действительно считаю, что позиция России в мировой политике сплошь и рядом крепкая, здравая, прагматичная по-хорошему. Например, когда в 2011 году, когда события сирийские начались — какие накаты на Россию начались, что она поддерживает Асада. Я говорю везде — никогда, нигде такого не было заявлено, что Россия поддерживает лично Асада. Она выступает за решение конфликта путем диалога между самими сирийцами. Да, у меня тоже к России есть вопросы по Сирии: я тоже не всегда могу понять, какие задачи решает Россия в Сирии в тот или иной момент, сколько у нас там потерь, сколько денег мы там тратим. Но я бывал в Сирии, я знаю, что такое баасистский режим, советский к нему и близко не стоит. У Башара Асада нет политического будущего, и МИД это тоже прекрасно осознает. Но между нынешней ситуацией и политическим будущим есть временной промежуток, и самое главное — как его пройти, этот переходный период. Вот что надо обсуждать. Кто реально может прийти на место Асада? Экстремисты? По сравнению с исламскими радикалами Асад лучше — для нас, для Израиля, для США… 

Или другой вопрос. Турция для России — союзник или противник? По каким-то вопросам она союзник, а завтра она по этим же вопросам может быть уже и противник. Это то, что я вижу. Я могу сказать, что Россия — это глобальная держава, а Турция — региональная. Турция может учитывать только региональные факторы, а Россия должна учитывать еще и глобальные, так что политика России должна быть гибче. И те, кто говорит, что Россия — страна маргинальная, что она ничего не значит, они ничего не понимают. Или вот когда я выступаю в зарубежных университетах, мне говорят — в России плохое образование. Я говорю, «ребята, на каком языке я с вами общаюсь? На арабском, на английском. А вы на русском тянете?». А я на арабском лекции читаю, интервью даю, пишу. 

Фото: Даниил Прокофьев

Автор текста: Дранкина Екатерина Александровна, 21 декабря, 2020 г.