«Поставим в атриуме стакан, будем выращивать салаты»

Евгения Серова для аграрной индустрии России человек значимый. Автор (или соавтор) большинства важных для отрасли законов, создатель нескольких отраслевых институтов и международных проектов, сейчас она возглавляет созданный при Вышке Институт аграрных исследований. В свой юбилей (28 января Евгении Викторовне исполняется 65 лет) она поговорила о своей работе с «Вышкой для своих».

Комплекс «асфальтного агрария»

То, что моя жизнь оказалась связана с сельским хозяйством — чистая случайность. Москвичка, у которой даже дачи не было, родители инженеры, бабушки-дедушки — тоже москвичи. Таких как я, в сельском хозяйстве звали «асфальтными аграриями», и долгие годы я по этому поводу комплексовала. А попала я в эту специальность так: когда закончила аспирантуру экономического факультета МГУ, было очередное советское сокращение ставок в научных учреждениях, и мне некуда было пойти работать. И совершенно случайно меня пригласили в институт кибернетики сельского хозяйства.

У меня было очень неплохое образование, поэтому я довольно быстро освоилась с экономикой сельского хозяйства. Все-таки, я заканчивала отделение кибернетики на экономфаке, и мы там проходили передовую экономическую теорию, даже на этом факультете на других отделениях такого не было. Был такой курьезный случай — я ездила в командировку в США и упомянула о том, что в университете еще читала Милтона Фридмана, и меня мой собеседник спрашивает: «вы сидели?» Я так и не поняла, то ли он предполагал, что всех, кто читал Фридмана, в СССР сажали, то ли считал, что Фридмана можно было прочесть только в тюремной библиотеке. 

Комплекс «асфальтного агрария» я компенсировала как могла. Я и гусеничный трактор водила, и коров доила, и коз. Когда начала заниматься исследованиями, требовала того же от своих сотрудников — чтобы мы постоянно ездили в сельскую местность. Одно дело — рисовать теоретические схему и формулы на доске, а другое — видеть глаза людей, чей труд исследуешь и для которых работаешь. Теории, как говорится, преломляются в институциональной среде. Приобретя этот опыт, я избавилась от многих заблуждений горожанина. Четко поняла, например, что прогнозировать неограниченный рост личного подсобного хозяйства могут только романтики, никогда не видевшие, что такое корова. Это тяжкий труд. У женщин в таком хозяйстве после сорока уже все суставы на руках распухшие-деформированные. Человек в 21-м веке такой жизнью жить не должен. И современное сельское хозяйство так выглядеть не должно.

Табачное сердце и пьяный тракторист

Знаете, что такое современное сельское хозяйство? У меня есть знакомый профессор в Израиле, он биолог, и у него 13 стартапов, главным образом связанных с сельским хозяйством. Из листьев табака его компании выращивают хрящевую и костную ткань. Представляете? Поскольку эта ткань растительного происхождения, она не отторгается организмом, и в клиниках Израиля ее уже пересаживают. Следующий этап у него — производить кровь и мышечную ткань, а потом на табачном поле можно будет выращивать сердце. Вот это современное сельское хозяйство. Оно аккумулирует в себе гораздо больше технологических новшеств, оно более наукоемкое, чем любой другой сектор.

А у нас что? У нас сельское хозяйство до начала нулевых было черной дырой. Даже до революции не было у нас никакого «великого сельского хозяйства», это миф. Да, мы много вывозили, но это вывозили несколько крупных помещичьих хозяйств, все остальное было очень отсталым и технически, и по урожайности, и по всему. В советское время в сельское хозяйство вливались огромные деньги, и все как в песок. Сейчас в отрасль пришли эффективные менеджеры, пришли инвестиции. Проблема национальной продовольственной безопасности как-то незаметно для общества решилась. Но дальше рост возможен только путем инноваций, а для этого нужны кадры. Со старыми кадрами построить инновационное производство нельзя. Это я поняла как-то в 1979 году в Чувашии.

Я тогда работала во Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. Ленина (ВАСХНИЛ). В поездке в Чувашию была на одном очень крупном, современном по тем временам картофелехранилище. Мы разговаривали с директором, он мне показывал там все, и вдруг увидел пульт управления и весь посерел. Потому что пьяный оператор включил вместо охлаждения хранилища нагрев стен. И десять тысяч тонн картофеля могли в этот момент сгнить, а директор сел бы в тюрьму. Лежала бы эта картошка в бурту по старинке — неквалифицированный работник такого ущерба нанести не смог бы. Ну разворотил бы угол бурта пьяный тракторист, невелика беда. 

Или вот еще один случай, мне его описывал знакомый аграрный журналист. В советское время передовой колхоз решил порадовать своих доярок, сшили у Зайцева модные халатики. А девушки их не носят. Стали выяснять почему. Выяснилось, что в старом халате-размахае после каждой дойки можно было вынести по 2 кг комбикорма. А эти халаты по фигуре, кармашки на них накладные, маленькие — ничего не положишь.

«Временами я чувствовала себя хирургом»

Самый интересный период в моей работе был в начале и середине 90-х годов. Экономику всегда интереснее изучать в девиантных состояниях, а сельское хозяйство тогда было в наихудшем состоянии за всю новейшую историю. Временами я чувствовала себя хирургом над разрезанным пациентом: «надо же, какой интересный случай»!

Но это было и время сильных решений, драйва невероятного. В 1991 году меня пригласил министр сельского хозяйства в качестве советника. Шли реформы, и я принимала участие в создании всех важнейших для сельского хозяйства законов. Земельная приватизация, сахарный торговый режим, субсидирование льготной процентной ставки для сельского хозяйства, Закон о сельском хозяйстве, госпрограмма развития сельского хозяйства, приватизация пищевой промышленности — я участвовала во всех этих делах. А потом уже, когда ушла из министерства, все равно меня привлекали к законотворчеству… Первые три месяца в министерстве я ни разу не показывалась дома. Жила на рабочем месте, спала в задних комнатах офиса министра. Четыре года проработала в очень напряженном режиме. Потом ушла, очень устала. Но все, что я знаю про сектор — оттуда, там была реальная жизнь, экономика и политэкономия сектора.

Политиком я не стала, я к этому ни талантов, ни склонности не имею, но как это работает — стала понимать. Это вообще девиантное время было, не только с точки зрения экономики — все процессы там были виднее и ярче. Но и профессионализм был. У меня есть ощущение, что сейчас время более поверхностностное. Если мы изучали какой-то процесс, мы его знали досконально, я могла быть уверена, что понимаю, как работает рынок, как складываются отношения между субъектами. А сейчас чиновники, мне кажется, все больше работают чиновниками, в реальную жизнь мало заглядывают. Да и исследователи часто смотрят по верхам.

Рим, борьба с голодом

Я только недавно вернулась в Россию после долгой отлучки: 13 лет я проработала в ООН, в штаб-квартире Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН (ФАО, Food and Agriculture Organization, организация ООН для борьбы с голодом — ВдС) в Риме. Меня пригласили туда, когда Россия вступила в ФАО, и мой будущий шеф, американец, захотел иметь у себя в подразделении российского сотрудника. Я работала в особом подразделении продовольственной организации: это Инвестиционный центр, там я могла позволить себе продолжать исследования, могла сама их планировать, и я этим с удовольствием занималась. Но потом был создан офис ФАО в Москве, и я вернулась руководителем этого офиса. ФАО настаивала, чтобы руководителем был представитель ФАО, Россия требовала, чтобы это был российский гражданин, плюс требовался определенный уровень сотрудника, и все требования сошлись на мне.

Вернулась я, нужно сказать, с большим воодушевлением. С бытовой точки зрения Москва куда более пригодный город для жизни, чем Рим — здравоохранение, состояние улиц, быт. Мы тут привыкли стенать по поводу несовершенств нашей жизни, но стоит нам уехать куда-нибудь — понимаем разницу. Рядом с моим домом в Риме две недели дохлая крыса лежала, а когда я уезжала — в Риме несколько случаев чумы зарегистрировали.

Но и по работе вернуться было очень интересно. Для меня вообще работа — главное в жизни, я в этом отношении скучный человек.

Я создала офис ФАО в Москве и руководила им до официальной пенсии. И я очень горжусь этим офисом, считаю, что это один из наиболее эффективных офисов по связи ФАО. Россия — страна-донор, то есть она не принимает гуманитарной помощи, и офис не проводит здесь проектов по техническому или финансовому содействию, а является офисом связи между российским правительством и Организацией. Таких офисов всего четыре — в США, Японии, Евросоюзе, России. Раз в два года проводится общее собрание стран-участников регионов ФАО, и вот одно по Европе и Центральной Азии впервые было проведено в России, в Воронеже. Мы это смогли реализовать, приехала вся Европа, было признано, что за последние 10-15 лет это одна из лучших региональных конференций.

Я считаю, что нам удалось создать очень эффективный офис, много тем, которые волнует ФАО, нам удалось внедрить здесь. Например, сельскохозяйственные и продовольственные потери. Эта тема отсутствовала в российской повестке в принципе! А нам удалось ее внедрить, и сейчас у меня институт этим занимается. Потом мы содействовали присоединению России к Соглашениям о мерах государства порта: это соглашение связано с ограничением неучтенного, незаконного, не регистрируемого вылова рыбы.

Курочка на Сретенском, коза на балконе

Последние годы я занималась темой голода в ООН. Для всего мира это еще актуальная тема, и всегда была актуальна для нашей страны. Всю жизнь, с Киевской Руси, все время жила под страхом голода — и только сейчас голода как такового нет. 

В Советское время, в 70-е, я видела голодный бунт в Перми, когда портреты членов Политбюро сбрасывали со зданий. Город был закрытый и снабжение там было ужасное. В Куйбышев (нынешняя Самара) я ездила на конференцию в обком партии, а когда вернулась, ночью — муж обнаружил меня у холодильника в поисках еды. Я вообще очень мало ем, и в командировке я была не в колхозе, а в обкоме партии — но кормили там так скудно, что даже мне было голодно. В 1991 году я на Сретенском бульваре видела курочку, которая с хозяйкой гуляла, привязанная за ножку. Гаврила Харитонович Попов, мэр Москвы, нам рассказывал тогда, как картошку на балконе хранить в пенопласте. Козы на балконе у москвичей — это тоже было.

Угроза голода в стране была всегда, и мы как-то проскочили эту точку, не отметив ее. Сейчас в стране могут быть проблемы со снабжением, с качеством еды, но угрозы голода нет. И качество и безопасность продовольствия выросло. В 1994 году я выступала на совещании в Совете Федерации, там как раз обсуждалась продовольственная безопасность. Сенаторы лоббировали защиту от импорта, а я им возражала, что не от внешней еды спасаться надо, надо безопасность внутренней еды повышать— народ мрет от нее, травится. Меня освистали, я вышла и решила перекусить в буфете Совета Федерации — попить чаю с бутербродом. Так от Дмитровки до Газетного я не дошла, упала и попала в больницу с отравлением. Бутерброд в Совете Федерации… Коллеги мне говорили — зря на скорой в больницу поехала, надо было «последний аргумент» на трибуну выложить.

Ковид, приведший к падению уровня жизни, я думаю, нас в этом смысле откатит назад. Опять пальмовое масло пойдет, производитель будет на снижение доходов реагировать снижением качества.

Стакан для Вышки

В Вышку я приходила дважды — до моего отъезда в Европу и после. Сначала я работала простым преподавателем, параллельно с работой в институте Гайдара, потом создала кафедру, а потом Ярослав Иванович стимулировал меня написать учебник.

После моей пенсии в ООН Ярослав Иванович снова пригласил меня преподавать в ВШЭ, где я создала институт аграрных исследований. С этого сентября мы открыли магистерскую программу по аграрной экономике. Я очень верю в это направление: вот только что, перед нашей беседой, я была в Минсельхозе, рассказывала про эту программу, и там заинтересованы в наших выпускниках, специалистов не хватает, а диплом ВШЭ в российской действительности — это знак качества.

Что ждет этих студентов? Успех российского агропродовольственного сектора очень большой. Могла ли я когда-нибудь предположить, что Россия будет экспортировать йогурты, сыры, макароны! В моем детстве, когда варили макароны, они пахли как будто белье кипятили с хозяйственным мылом. Потому что макароны были ужасного качества. Про мясо и говорить нечего — его либо не было в магазинах, либо оно было жесткое, как подошва. А в этом году мы вывезли 500 тонн мяса. Это немного, конечно, и хозяйств, которые на это способны, по пальцам перечесть — «Мираторг», «Заречное», еще несколько. Но это прогресс.

И вот теперь очень интересно, что будет дальше. Российское сельское хозяйство выбрало фору, которую ему дали кризисы 98-го года, потом 2008-го, потом антисанкции. В той парадигме, которую мы развивали, мы достигли потолка. У нас действительно много чего появилось, чем можно гордиться. Но если мы дальше хотим развиваться, если хотим действительно прогрессивную отрасль, это значит, что нужны инновации. А они требуют науки, образования. А для этого нужна устойчивая деловая среда для агробизнеса — инвестиции в R&D в аграрном секторе дают отдачу через 12-20 лет, а горизонт планирования нашего агробизнеса не больше 4-5 лет.

Так что для студентов, которых мы будем готовить, впереди море возможностей. Я вот хочу предложить в Вышке совместно с биофаком сделать вертикальную ферму в нашем атриуме. Студенты могли бы его поддерживать, а зелень шла бы в столовую. Я даже с владельцем «Белой дачи» обсуждала, он готов помочь. Поставим в атриуме стакан, будем выращивать в нем салаты, пусть они идут в столовую университетскую. А студенты наши чтобы видели, что сельское хозяйство современное — это не мужик с лопатой, это наука в первую очередь.

Фото: Михаил Дмитриев

Автор текста: Дранкина Екатерина Александровна, 28 января, 2021 г.