«Захотят съесть — съедят, бояться бессмысленно»

Евгений Крук руководит МИЭМ с лета 2017-го года, для того чтобы возглавить этот институт, он переехал из родного Санкт-Петербурга, где работал проректором Университета авиационного приборостроения. Один из лучших в мире специалистов в области информационных систем и технологий, криптографии и передачи информации, в свой юбилей (31 июля ему исполнилось 70 лет) Евгений Крук рассказал «Вышке для своих» о том, как было принято это решение.

Мой дед был одесским биндюжником. Слово это, как известно, означает «портовый грузчик». Человеком он был огромной физической силы. Было их шесть братьев, и погромщики их дом обходили. Ну и в семье в принципе не принято было бояться. 

Родители же мои были теми, кого Солженицын называл «образованцы», интеллигенция в первом поколении. Папа прошел войну, окончил институт, после этого был довольно крупным инженером. Пускал металлургические заводы: Бокситогорский, Череповецкий. Он был все время в разъездах, и познакомился я с ним толком, только когда школу оканчивал, а он в это время уже начал болеть. То, что он мне рассказывал тогда, мне было не близко: меня интересовала наука. А отец — инженер — рассказывал про свои заводы. Слушал я плохо, многое смог оценить позже. Одна мельком брошенная фраза осталась со мною на всю жизнь: «работа вырабатывается». Это означает, что тебе может быть сложно в работе, ты можешь не понимать, как и что делать, но нужно делать, не оставлять усилий, и работа выработается, таково ее свойство.

Я хотел учиться на матмехе (в Москве — мехмат, а в Ленинграде — матмех). Но не поступил (много позже я все же пришел на матмех, но уже профессором). Впрочем, мне повезло с учебой. Я учился в Ленинградском институте авиационного приборостроения, сначала на заочном, а потом я перевелся на очный. В этом по смыслу отраслевом вузе была замечательная теоретическая кафедра — первая в Советском Союзе кафедра технической кибернетики. И в этом институте (теперь это Университет аэрокосмического приборостроения) я как-то задержался, прошел в нем путь от студента до профессора, проректора по науке. 

Время великих ученых

Устройство советской науки — это как родительские слова: начинаешь ценить после утраты. Наука была устроена следующим образом: были институты Академии наук, которые отвечали за теоретические прорывные разработки, а была еще наука, которую условно можно назвать индустриальной, обычно ее называют «ящиковой» (от понятия «почтовые ящики»). Здесь происходил перевод с языка высокой науки на язык производственника. Нужно сказать, этот пласт институтов во время приватизации был уничтожен в первую очередь, с тех пор переводить некому.

Тогда, в юности, я оказался в Институте авиационного приборостроения, в котором готовили инженеров как раз для индустриальной науки. Это было время великих ученых, крупных конструкторов. Мне удалось пересечься с рядом из них. Моими непосредственными учителями были, может быть, не столь именитые люди, но люди очень грамотные и мужественные. На кафедре, где я защищал диссертацию, моим учителем был замечательный ученый Николай Андреевич Железнов. Это человек совершенно огромной воли: физически ему было очень трудно, у него был горб, он ходил с двумя палочками, но он был продолжателем великой школы — он был учеником Александра Харкевича, первым переводчиком на русский язык трудов Шеннона, основоположника математической криптографии, и он в 1962 году основал первую в России кафедру технической кибернетики. 

Кафедра была теоретическая и заточенная на науку. Партнером кафедры был Институт проблем передачи информации, с которым у меня связаны многие важные события. Это был небольшой институт, но из шести советских лауреатов Филдсовской премии трое работали в этом маленьком институте…

Работа вырабатывается

Первый, самый счастливый и безмятежный этап моей жизни закончился защитой кандидатской диссертации. До того все было просто: слушать умных людей, впитывать, решать задачки. А когда я защитился, мне сразу пришлось вести большой научно-исследовательский проект. Работа по советским временам огромная: речь шла о создании системы АСУ ВД. Смысл этой работы был не только в обеспечении безопасности воздушного движения, но и в экономике: оборудованные нашими системами трассы после перестройки стали приносить значительные деньги за аренду. Вот тогда на практике я начал осознавать фразу «работа вырабатывается». Я был очень молод, а выглядел еще моложе. Заказчиком проекта был институт с большими традициями — Всесоюзный научно-исследовательский институт радиоаппаратуры (ВНИИРА), когда-то он делал электронику для Королева. И когда я приходил туда к экономистам заказчика, чтобы обосновать проект, пинали меня все кому не лень. Но в какой-то момент мне удалось защитить моих заказчиков от конкурентов, и работа пошла, а у меня больше не было проблем со службами ВНИИРА. 

Ситуации были разные. Первый раз проблемы с властью возникли у меня в 1981-м, когда меня обвинили в утечке информации. До этого я полагал, что если быть аккуратным и заниматься только своим делом, то проблем не возникает. Возникли на ровном месте. Времена были уже, так сказать, вегетарианские, но остаться без работы с «волчьим билетом» было вполне реально. Обошлось: не съели, но из планов защит докторских диссертаций удалили. Докторскую, которую я должен был защищать в 1985 году, я защитил только в 1999-м. Правда, к тому моменту я уже был профессором в Дармштадте. Но тогда, в 1981-м, я понял, что от тебя мало что зависит. Захотят съесть — съедят. Поэтому бояться бессмысленно.

Страна тоже при этом, наверное, кое-что потеряла, потому что в тот момент я был погружен в пионерские работы по созданию беспроводной связи. От этих работ меня отстранили. Сослагательного наклонения история не знает, конечно, но мне что-то подсказывает, что все могло произойти у нас несколько раньше. 

После того случая в 1981-м я занимался только гражданскими работами. В тот период я понял важную проблему инженерного образования: технологии живут мало, а продукты, которые созданы с помощью этих технологий, живут много лет. Вот почему времени для того, чтобы овладеть технологиями, у того, кто должен создавать продукт, никогда нет. Он должен прийти на производство, уже владея этой технологией, времени в обрез: еще три-пять лет (это тогда, а сейчас еще меньше) — и эта технология уже перестанет быть актуальной. Поэтому реальные технологии должны осваиваться еще во время обучения. Но продукты (например, самолет) эксплуатируются десятки лет. Они требуют ремонта, модернизации. Вот почему так важно обучение принципам, лежащим в основе технологий, фундаментальное обучение. Так возникает идея проектного обучения, которую я реализовал уже в МИЭМ.

«И куда было деться… Я стал проректором»

До того как я вплотную занялся проектным образованием, у меня был еще один период в жизни — когда я ездил. Ездил я с 1991-го до 2001-го, полностью никогда не уезжал, но половину времени проводил в Европе. Поскольку знал немецкий, больше всего времени провел в Германии, работал в немецких университетах, а также была Голландия, Швеция. Я был уже довольно известен за счет той теории, которой занимался, — теории кодирования и криптографии. Центр этой науки находится в США, Европа в этом смысле была и остается несколько провинциальной. Принимающей стороне, безусловно, мои приезды давали больше, чем мне, в научном плане. Но и я из этих поездок извлек для себя много важного. Впрочем, тогда наукой в России нельзя было зарабатывать.

Результаты в развивающихся науках часто независимо получают разные люди. Это происходит сплошь и рядом, и не потому, что воруют, а просто из-за расстояний. Даже между Москвой и Питером случаются повторения, что уж говорить про заграницу: опаздывают статьи с переводом, с публикацией в зарубежных журналах. Никогда не боролся за авторский приоритет. Я помню, что одну из моих работ повторили Гудман и Коффи. Коффи был молодым человеком, моложе меня. В 1991-м, когда я выехал на большую конференцию и с ним познакомился. Он понимал, что я сделал то же самое, что и он, но на год раньше, но и я прекрасно понимал, что тут нет никакого воровства, просто моя статья была опубликована в России, а перевод — это медленный процесс. Но ему все равно было неловко, и я сказал: раз получили одинаковый результат, значит, он правильный, вот и все, что важно. Обычно, если кто-то похожие результаты в науке получает, это для меня путь к дружбе, а не к вражде.

Ездить я ездил, но шел в это время к преподаванию. Я это всегда любил. Те полгода, что проводил в России, всегда вел какие-то классы в школах. Были пятиклассники, один раз даже второклассники, а уж 10–11-й класс у меня существовал много лет, я оттуда и брал своих ребятишек, некоторых из них притащил и в Вышку — уже 40-летними. И в какой-то момент пришлось поменять свою жизнь.

Мой заведующий кафедрой (это был уже не Железнов) стал сдавать позиции. Я еще был в Германии, когда меня нашел новый ректор и стал склонять к тому, чтобы я стал заведующим кафедрой, на которой вырос. Сделать это было бы непорядочно, поэтому пришлось организовать новую кафедру. Создавал я ее с ребятами 20–25 лет. Было еще два-три моих товарища, но в основном там была молодежь. Это время было одним из лучших в моей жизни, но мне пришлось перестать ездить, потому что кафедрой надо было заниматься. Мы начинали с маленькой комнаты в университете, а дальше у нас была уже тысяча метров, и ни одна крупная западная фирма, приезжавшая в Питер, не проходила мимо нашей кафедры.

Западные компании, которые шли в Россию, шли за решениями. Это принципиально важно понимать: они приходят к нам не в поисках рынков каких-то, не за реализованным железом — всем нужны оригинальные научные идеи. Первым пришел Samsung, потом Intel, Nokia, ну и Siemens у меня с Германии всегда был. Поэтому весь следующий период я снова занимался прикладной наукой, только уже вместе со своими ребятами, с кафедрой. 

Под этих ребятишек я и наращивал присутствие в университете — вынужденно! Ребятишки защищали диссертации — приходилось делить кафедру. Делил, делил — получился новый факультет. Научно-исследовательские подразделения добавлялись… Ну и это, конечно, плохо кончилось: пришлось стать проректором. Ректором к этому времени стала Юлия Антохина, молодая женщина, сорок с небольшим лет. И она мне сразу после выборов сказала: «Вы мне нужны». И куда мне было деться… Я стал проректором. 

Надо отдавать

Почему я перешел в Вышку? Это, конечно, было безумие полное. Звонит мне Саша Кулешов, президент «Сколково», и говорит: «Слушай, не поедешь?» Дело в том, что в конце 2016 года неожиданно умер Александр Николаевич Тихонов, директор МИЭМ. Когда-то, в должности министра образования и науки, он подписывал приказ о создании Вышки, так что Вышка — тоже его детище — МИЭМ не могла просто так оставить. Я говорю: «Саша, ты сошел с ума, мне на пенсию пора, куда ты меня зовешь!» Но с Кулешовым так бессмысленно разговаривать, он меня на пять лет старше (его уже сейчас, в 75 лет, переназначили на ректорство в «Сколково»). Дальше был долгий период: я познакомился с Кузьминовым, попал, конечно, под его обаяние, и он сумел все так обставить, что вроде как это он меня звал, а я колебался. Но задним числом я в этом не уверен. Возможно, это он ко мне присматривался, а не я выбирал. С ним это никогда не знаешь…

Почему я мог уехать — это понятно. У меня уже все, по сути, было сделано в Питере. Было на тот момент четыре лаборатории, и все их пора было выпускать в свободное плавание. Они стали полноценными стартапами, лабораториями в крупных фирмах, успешно работают. В общем, пошли своей дорогой. Моих долей там никаких нет. Когда они начали выделяться в стартапы, когда я понял, что из этого что-то может получиться, я сказал: ребята, я не хочу дожить до времени, когда вы начнете делить доли. Похоже, что это произойдет в ближайшее время, но, к счастью, не у меня на глазах. Не могу сказать, что я бессребреник, но не с учениками же! Так же, как научные результаты нельзя делить с ними, их надо отдавать. Главное — было бы что отдавать! Хорошо, конечно, чтобы люди понимали, что им отдали. А это, к сожалению, не всегда происходит. Все равно надо отдавать. 

В общем, всех распустил и поехал. Что я могу сказать? Я получил свободу провести в жизнь многое из того, что хотел. И в образовании, и в науке. Вышла монография в очень хорошем издании, опубликована статья, пионерская в постквантовой криптографии (криптографии, которая устойчива к атакам с помощью квантового компьютера). 

Но прошедшие четыре года были совсем не простыми. Объединение ВШЭ и МИЭМ — это был такой нетривиальный шаг. Потому что это университеты с разной культурой. МИЭМ — закрытый, домашний, с семейной обстановкой. Ну и подзатухший сильно к моменту объединения. Зарплаты низкие, качество набора студентов так себе. Общежитий нет. А москвичам и без МИЭМ есть из чего выбирать. И Вышка: открытая, современная, с претензией на мировые стандарты. Это было плохо совместимо. Расчистку выполнял еще Александр Николаевич, но не все успел. Нужно было полностью преобразовать этот вуз. Вот тут и была использована проектная модель обучения.

Конечно, сказать, что путь пройден целиком, — это сильное преувеличение будет, но сейчас это другой вуз, чем четыре года назад, это точно. Даже если о чисто внешней стороне говорить: все эти коворкинги, скамейки цветастые — это уже роль сыграло. Тут же после занятий никого не было, пустынно было! А сейчас (надеюсь, ковид уйдет), вот осень начнется, всюду будут студенты: сидят, обсуждают, работают. Но главное — здесь действительно настоящее проектное обучение. Я, конечно, не организовал бы его сам, все сделали мои коллеги, я его просто запустил, дал им возможность внедрить проектное обучение. Чистое обучение в аудиториях вообще бессмысленно, в них ничего не высидишь. Даже так скажу: МИЭМ сегодня — это самый проектно устроенный институт страны. Мы его в этом виде налаживали три года, а сейчас уже можно ставить большие задачи, продукты создавать. В какой области? В самых современных технологиях — связи, защиты информации, квантовых технологиях. Но главное — сформировался коллектив. Здесь работают инженеры, математики, физики. И они занимаются задачами, которые нужно решать сегодня. Здесь и сейчас.

Фото: Даниил Прокофьев

Автор текста: Дранкина Екатерина Александровна, 2 августа, 2021 г.