«Должно быть что-то, вокруг чего все объединяются»

31 января исполняется 60 лет социологу Кириллу Валентиновичу Сорвину. С 1995 года он участвует в жизни Вышки на всех уровнях — от кафедры социологии до лицея, а в сентябре прошлого года стал заместителем проректора. О том, как химик может стать социологом и почему правильно менять свои взгляды, юбиляр рассказал «Вышке для своих».

«Неплохо для девятилетних парней»

Меня действительно часто спрашивают, как могло получиться так, что, будучи химиком-радиационщиком по образованию, я стал философом и социологом по жизни. На самом деле, оглядываясь назад, я вижу в этом скорее закономерность, чем случайность. Правда, подкрепленную несколькими посланными судьбой удачами.

Как известно, мы все родом из детства. И все мои интересы, и ранние, и обнаружившие себя уже в зрелом возрасте, в конечном счете были заложены именно тогда. Я считаю, в детстве мне повезло с окружением. Семья была буквально пропитана духом науки, а среди друзей детства было много незаурядных личностей. Я вырос в сплоченном и креативном дворе, который стал центром притяжения для многих парней в округе. Прочитав или посмотрев в кино что-то интересное, мы превращали это в игры. Наряду с характерными для того времени сюжетами «Фантомаса» и «Неуловимых мстителей» нас увлекали «Гиперболоид», «Наутилус» и многие другие истории. Гиперболоид мы пробовали сделать из глины классе в третьем (Алексей Толстой же как будто специально для нас оставил чертежи в книге!). В те же годы строили подводную лодку из досок, паровую машину с деревянными колесами и даже педальный самолет.

Помню, у нас возникла идея с помощью гиперболоида пробурить сквозь Землю туннель и пролететь по нему в капсуле. Мы с другом сели за расчеты, на какой скорости мы подлетим к центру нашей планеты. В третьем-четвертом классе еще не проходят физику, и нам пришлось добывать формулы в учебниках старшеклассников. Что-то подсказал мой отец. Это был мой первый физический расчет. Много лет спустя я проверил: в расчете мы ошиблись всего в два раза — неплохо для девятилетних парней! Потом мы все заболели химией и задолго до того, как она появилась в школе, обзавелись наборами «Юный химик», проложили дорожку в магазин химреактивов и даже освоили азы теории этой науки. А вот когда нам начали преподавать физику и химию в школе, все оказалось скучно и рутинно. Наверное, уже тогда у меня закралась мысль, что обучение должно строиться как-то иначе и что без сформированного личного интереса ученика оно превращается для всех в мучительный процесс. И когда годы спустя мне довелось столкнуться с инновационными концепциями в образовании, с идеями о том, что творчество, а не зубрежка должно стать его основой, я принял их всем сердцем.

«И вот появилась философия»

Увлечение естествознанием имело и другую сторону. Помимо игры, оно открывало путь к фундаментальным, как я понял много позже, философским вопросам. Никогда не забуду потрясение тех лет при просмотре передачи «Очевидное — невероятное». В тот раз ее ведущий Сергей Петрович Капица рассказывал о микромире, в котором все законы действуют наоборот: здесь столкновение двух автомобилей приведет к их разрушению, а там столкновение двух частиц породит несколько новых. Убежден, для детской психики это было своего рода волшебство, которое вдруг оказалось не вымыслом, а реальностью. Удивительно ли, что после этого все популярные книги по ядерной физике были мною буквально проглочены, а будущее, особенно после выхода фильма «Девять дней одного года», виделось связанным с этой наукой. Но с этого момента к вопросам физическим все чаще стали примешиваться вопросы философские, хотя сам я в этом не отдавал себе отчета.

Прикосновение к «волшебству» оживляло и прочие, совсем ранние мои интересы. Греческая, а затем и другие мифологии всегда бесконечно занимали меня. Углубление в них порождало серьезные, также философские вопросы. В греческих богов тоже можно было играть, поделившись на богов-олимпийцев и титанов, но появление в игре всемогущего Бога, которого я как-то взял себе в союзники, сразу сделало ее неинтересной. Почему? В чем принципиальное различие между этими образами и мифами? Неудивительно, что гегелевская «Философия религии», в которой я много позже нашел глубочайшие размышления на эти темы, стала для меня настольной книгой на долгие годы.

Однако ядерная физика и химия оставались тогда главными интересами жизни, и после долгих метаний я все-таки выбрал радиационную химию, в которой эти две науки соединялись вместе. Я был доволен выбором и уже с первого курса занимался на кафедре научной работой. Однако эксперименты давали пусть интересные, но все же частные результаты. Старые фундаментальные вопросы оставались без ответов. И вот на втором курсе у нас появилась философия. Сначала я отторгал ее, но, когда мы перешли к темам социальной философии, она захватила меня целиком. На третьем курсе философию сменила политэкономия, которую вел молодой преподаватель Владимир Львович Саракуца. Как оказалось, он был скорее философ, чем экономист, большой знаток Гегеля, и я ему бесконечно благодарен за то, что он ввел меня в мир немецкой философии. Скоро мы с Владимиром Львовичем стали друзьями, а через полтора-два года уже дружили семьями и снимали рядом дачи на лето. Ближе к концу учебы я уже понимал, что не вижу себя без философии. Я знал, что в Институт философии АН СССР (теперь РАН) на философию естествознания можно поступить без базового философского образования, и, получив диплом химика, сдал экзамены в заочную аспирантуру.

«В Чернобыле мы поняли цену своих знаний»

Но до этого случилось одно событие. Когда до диплома оставалось полгода, произошла Чернобыльская катастрофа. От нашего факультета на ее ликвидацию отправилось четырнадцать добровольцев: девять аспирантов и сотрудников и пять студентов. В их числе я с моим другом Игорем Забалуевым, с которым мы всегда и везде, на учебе, на картошке, в военных лагерях, были вместе. В Чернобыле, где мы работали в службе радиационной безопасности дозиметристами, мы поняли цену своих знаний. В прямом смысле этого слова. Мы все остались живы благодаря тому, что знали, что такое радиация и как правильно работать в ее условиях. Особенность радиации ведь в том, что она не видна. Здесь легко потерять бдительность, что, к сожалению, иногда с людьми происходило. Но у нас за плечами были пять курсов института, которые не позволяли нам расслабиться. Порой, оценив дозиметрами обстановку, мы даже спали в респираторах-«лепестках». Это было тяжело, но сохранило нам здоровье. Работая с радиацией, очень важно понимать, в каких ситуациях какие меры предосторожности нужно принимать. Альфа, например, вообще не страшно как внешнее облучение, можно работать без специальной защиты тела. Но если излучающие его элементы попадают вовнутрь, это худшее, что может быть: одна альфа-частица равна по вредности 2000 гамма. Солдаты, также работавшие на ликвидации, этого не знали, как и многого другого. И мы понимали, что это тот самый случай, когда совет может спасти человеку жизнь.

Но самое страшное, что Чернобыль был социально-экономической катастрофой. Мы видели, как существовавшая в СССР система не могла справиться с возникшими проблемами. У нее просто не было необходимых рычагов. Любые вопросы должен был решать центр. Не было алгоритма, позволявшего стимулировать человека, который должен был совершить или уже совершил подвиг, заплатив за это здоровьем или даже жизнью. Например, залез он на крышу, чтобы снять кусок ТВЭЛа, дающий излучение, при котором зашкаливают все приборы. Он получил страшную дозу, но как его за это поощрить? Сейчас бы отдали подряд фирме, и она бы определяла «здесь и теперь» пути и размеры стимулирования. А в СССР даже то, сколько стоит заменить набойку в сапожной мастерской, утверждалось в центре. Каждые две недели сменялись вахты, а вместе с ними и руководители низшего и даже среднего звена. Вы можете представить себе кафедру или факультет, где раз в полмесяца меняют руководство? Все это порождало неразбериху, которая компенсировалась самоотверженностью простых людей. Участие в ликвидации последствий аварии стало большим опытом для каждого из нас. Это был и момент взросления, и большое разочарование. Мы перестали верить в социализм советской модели. И очень захотелось понять, прочитать, как может быть иначе. А это вновь уводило в сторону от естественных наук к наукам социальным.

«С Марксом не надо разбираться»

В июле 1986 года я вернулся из Чернобыля и, защитив полгода спустя диплом, распределился в замечательный Карповский институт (Научно-исследовательский физико-химический институт им. Л.Я. Карпова). Там я проработал семь лет, занимаясь плазмохимией. Параллельно я поступил в аспирантуру Института философии РАН. В Институт философии я шел с одной целью — разобраться с Марксом. Но там мне сказали, что Марксом вообще не надо заниматься, он остался в «проклятом прошлом». Я был разочарован. Собирался забрать свои документы и покончить с этим всем в пользу химии, с которой у меня все было хорошо. И тут произошло событие, после которого я поверил в судьбу. До сих пор не могу себе объяснить, почему я пошел забирать документы из аспирантуры по другой лестнице. Спускаюсь, а там стоит и курит известный на всю страну философ Феликс Трофимович Михайлов. Совсем один. Если бы он, как обычно, был окружен толпой коллег и учеников, я бы постеснялся подойти. А тут подошел и рассказал свою историю про Маркса и про то, что меня выгоняют из всех секторов. Он предложил мне сделать доклад в своем секторе с обоснованием темы. «Сколько времени вы мне дадите?» В других секторах мне давали не более пяти минут, а что за это время можно сказать по нестандартной теме, особенно непрофессионалу? Он трубку пососал и говорит: «Мыслью по древу растекаться не надо. Минут сорок вам хватит?» Представляете, в каком состоянии я прибежал домой?!

Михайлов был другом и ближайшим соратником знаменитого советского философа Эвальда Васильевича Ильенкова, которого в это время уже не было в живых, но слово «ильенковец» являлось в стране своеобразным синонимом антидогматического марксизма. Да и сам Феликс Трофимович был грандиозной фигурой, знатоком всей современной мировой философии. Достаточно сказать, что в то время, когда наших философов на Западе не печатали, его книга «Загадка человеческого Я» была переведена на английский язык и хранилась в библиотеке Конгресса. Потом мы узнали, что туда попало всего пять книг советских философов. Его книга была одной из них.

Для Михайлова философия была неразрывно связана с педагогикой, он был действительным членом Академии образования, и именно от него я узнал о восходящих к Выготскому педагогических концепциях, где креативность ученика становится главным элементом педагогического процесса. Но главное, наверное, было то, что, став его учеником, невозможно было не стать его другом. Сколько раз мы с ним потом сиживали на рыбалке, и Феликс Трофимович, посасывая свою неизменную трубку, вел неторопливый философский разговор! Оказавшись у Михайлова, я пришел к пониманию того, что на самом деле никаких философских вопросов естествознания нет. Потому что в конечном счете философия естествознания выводит нас на социальную философию. Человек социален на 100%, и, если вы хотите понять, каким образом человек познает природу, вы должны понять социальную природу его мышления. В итоге философия естествознания сменилась для меня социальной философией.

«А вы знаете, что вы бежали неправильно?»

В Вышку я пришел в 1995 году с кандидатской диссертацией по социальной философии на кафедру экономической социологии. В тот период там были сосредоточены почти все гуманитарные предметы — и история, и логика, и философия. Здесь и началась (и так до конца и не закончилась) моя эволюция в сторону социологии, за что я в очередной раз бесконечно благодарен судьбе. В этом движении огромную роль сыграл мой друг и, не преувеличу, учитель Александр Александрович Сусоколов. Как-то он рассказал мне притчу, которой выразил свое отношение, если хотите, к миссии социологии. Она оказалась близка и мне.

«Если мы историю человечества (около 2,5 млн лет) представим в виде стометровки, то надо понимать, что первые 99 метров нам неизвестны. От них осталась груда расколотых булыжников и черепков. Всерьез мы начинаем узнавать историю человечества с момента появления письменности, а это всего 20–25 сантиметров в конце пути. Индустриальное общество в этой схеме занимает менее 1,5 сантиметра. Постиндустриальное — 2 миллиметра. И вот представьте, что на последних миллиметрах дистанции появляются те, кто говорит: “А вы знаете, что вы бежали неправильно? Давайте все изменим”. Согласитесь, очень рискованное предложение. Особенно если учесть, что то, как человек пробежал эту дистанцию и что стало главным условием его успеха, мы по-настоящему сегодня не знаем».

Так вот социология учит здоровому консерватизму и серьезному отношению к традиции. И это мне близко. Социология в конечном счете позволила мне реализовать все мои старые интересы. «Философия религии» плавно трансформировалась для меня в «Социологию религии», и этот курс я читаю у социологов уже более пятнадцати лет. Пять лет назад появился факультатив по иллюзорным формам сознания, который соответствует моему интересу к человеческому «я» и к методологии социального познания.

«Они родные и наша часть»

В сентябре прошлого года я стал заместителем проректора Вячеслава Владимировича Башева, который руководит деятельностью Высшей школы экономики по вопросам довузовской подготовки и работы с абитуриентами. Я с большим интересом принял это назначение.

В довузовском блоке я фактически с момента прихода в Вышку в 1995 году. Как самого молодого на кафедре и к тому же имеющего естественно-научное образование, меня сразу отправили набирать людей среди выпускников Физтеха и МГУ в только открывшуюся магистратуру. А когда я справился с этим поручением, меня перебросили на бакалавров. Вторая половина 90-х. У всех на уме экономика, в лучшем случае право — как увлечь людей социологией? Надо было выходить в школы. Но очевидно, что профориентации недостаточно для регулярных, тем более еженедельных встреч со школьниками. Тогда мы вместе с Александром Александровичем Сусоколовым при поддержке нашей команды подготовили экзамен по социологическим темам в обществознании. Затем возникла идея сделать методическое пособие. Позже мы превратили его в учебное пособие, а потом в учебник, который сегодня используется при подготовке к олимпиадам по социологии и по обществознанию. Параллельно с этим шла работа с базовыми школами — московскими и региональными. И, наконец, был создан Лицей ВШЭ, в чем я также принимал живое участие. Так что эту поляну я хорошо знаю, и у меня есть мысли, как ее развивать.

Вообще моя основная задача состоит в том, чтобы связывать лицей и распределенный лицей с Вышкой. На первый взгляд это звучит странно. Как можно связывать лицей, если он является нашей частью, плотью от плоти? Но тут все не так просто. В наших науках есть такое понятие, как «отчуждение», и оно здесь вполне применимо. Когда лицей только возник, он, как ребенок с матерью, был связан с Вышкой «пуповиной», но прошло время, и ему надо было стать самостоятельным, а это предполагает определенный отрыв. Это правильно и закономерно. В моем понимании, предыдущая стадия лицея — это как бы стадия «подросткового возраста». Поэтому сегодня мы работаем над процессами усиления присутствия Вышки. У нас появился проект «Час декана». Ведь когда происходят выездные школы в «Вороново», деканы практически всегда туда приезжают, а дойти до лицея с большинства факультетов — это 15 минут пешком. Лицеисты должны иметь возможность получать информацию из первых рук. Они же родные и наша часть. Ребенку проще общаться с родителями, чем с кем-то внешним.

«Мы должны привести студентов в лицей»

Но настоящая интеграция начнется в тот момент, когда сольются студенческое сообщество и сообщество лицеистов. Мы должны привести студентов в лицей. Причем со стороны студентов я вижу большой интерес и активность. Помню, когда я учился в физмат-классе, к нам приходили физтеховцы, и это всегда был праздник. Я их называю «внутрипоколенные педагоги», когда между учителем и учеником нет межпоколенного разрыва, когда они говорят на одном сленге и общаются друг с другом на «ты». Заметьте: человечество два миллиона лет существовало в межпоколенном континууме, когда между ребенком десяти лет и его родителем не было социального вакуума. Это пространство заполняли старшие братья и сестры, младшие братья родителей и т.д. Но последнее столетие разорвало этот континуум. Между ребенком и родителями пустота, которая заполняется во многом случайным образом. И когда я вижу огромную тягу школьников к студентам и студентов к школьникам, я думаю, что за этим стоят не только профессиональные интересы. Это внутренняя социальная потребность заполнения межпоколенческого разрыва с обеих сторон. И здорово, если он заполняется умным, образованным культурным человеком — студентом, который старше лицеиста всего на несколько лет.

Именно с таких позиций мы сейчас работаем над развитием концепции школ для старшеклассников, которые уже много лет успешно проводят различные подразделения нашего университета. Звездные преподаватели и ученые ВШЭ — главные гости и спикеры на таких школах. Однако не менее важно, чтобы эти мероприятия стали площадкой для содержательных встреч школьников со студентами, и именно в этом направлении мы развиваем данный проект в настоящее время. На наших последних школах студенты, реализуя лучшие традиции отечественного вожатства, которому я и сам отдал несколько лет в студенческие годы, становятся настоящими старшими товарищами для своих подопечных. Они проводят семинары, профориентационные встречи, конечно же, у них есть песни под гитару и просто задушевные разговоры на вечерних «свечках». Но что особенно важно, они не теряют связь со своими ребятами и по окончании этих мероприятий, становясь для них опорой на очень непростом пути подросткового возраста.

Совсем недавно в лицее заработал Научный клуб, который посещают не только учащиеся лицея, но и школьники Москвы. Его задача — стать пространством содержательного общения самых любознательных, пытливых ребят, научные и мировоззренческие интересы которых далеко выходят за рамки даже углубленных школьных программ. И замечательно, что и в этой работе самую активную помощь мне оказывают наши студенты!

Кроме того, в наших планах создание межшкольных кафедр и вообще межшкольных объединений предметников. Это следующий важный этап, для которого тоже есть предпосылки. В рамках инициированного Вышкой проекта у нас вышел учебник для 10–11-х классов, а перед этим — для 6–9-х по обществознанию. Основная цель создания учебника — зарыть пропасть между ЕГЭ и олимпиадами. Мы серьезно поработали над методической составляющей и с февраля этого года начинаем серию вебинаров для преподавателей. И как на фоне вебинаров по учебнику для 6–9-х классов возник в свое время проект «Учитель-партнер», так здесь, надеюсь, сформируются межшкольные кафедры.

Следующие на очереди — экономисты, которые стартовали раньше других, еще в 90-х, серией изумительных учебников ВШЭ для школьников. А значит, у них есть содержательная основа для объединения. Как говорил один мой коллега, «без Библии не может быть Церкви»: должно быть что-то, вокруг чего объединяются. И у нас это есть.

31 января

Люди Вышки

Напишите нам