От двух до шестидесяти пяти

О любимых местах детства, дружбе с поэтом Всеволодом Некрасовым, «Русском журнале», создании факультета филологии в НИУ ВШЭ, медийных проектах и расшифровке рукописей с помощью ИИ ординарный профессор факультета гуманитарных наук рассказала «Вышке для своих».

«Это называлось “проветриваться”»

Есть такое направление в гуманитарной практике. Называется «геопоэтика». Попробуем и мы этим заняться…

У меня было хорошее детство. Моя мама — известный московский врач. Папа — один из основателей советской оптической школы. Вся наша квартира была заполнена микроскопами, фотоаппаратами, подзорными трубами, и мне показывали, как эти устройства работают.

В мою детскую географию входит несколько точек на карте Москвы. Первая — «Воронья слободка» — коммунальная квартира в одном из старых доходных домов на Петровке, где родился мой отец, жили бабушка и дедушка по отцовской линии. Окна, выходившие во двор-колодец, фактически упирались в стену напротив. С раннего утра в комнате зажигали лампы, дававшие зеленовато-синий свет. С нами соседствовала семья потомственных народовольцев, актриса театра Михоэлса (Московский государственный еврейский театр). Есенин ей посвятил стихотворение, и у нее хранился автограф. Все это я стала понимать позже, а тогда, помню, старушки приглашали меня к себе и показывали свои сокровища: фотографии, альбомы, шляпки, перчатки, всевозможные коробочки, сундучки и саквояжики, которые меня пленяли особенно. Я могла их разглядывать часами. Это называлось «проветриваться».

Мне по-прежнему чрезвычайно дорог каждый кусочек Петровки. Когда я оказываюсь на этой улице, мне вспоминаются разные моменты жизни. Не только раннее детство. В годы учебы в университете я начала работать в Литературном музее. Находился он тогда в Высоко-Петровском монастыре, практически напротив бабушкиного дома. В музее в те года собралась прекрасная компания студентов и выпускников МГУ, устраивали выставки, вечера. Очутиться в творческой атмосфере близких по духу, по интересам людей — для меня это был драгоценный опыт.

«Мой дядя самых честных правил»

Он жил в арбатских переулках и, прогуливая утром своего эрделя, заглядывал на Петровку. Чтобы не пугать соседей, обычно в нашем низком окне на первом этаже появлялись лапы, затем голова, а потом уж забрасывалось и все остальное. Дядя. Мамин старший брат. Худрук ленинградского Большого драматического театра (БДТ), он руководил театром всю войну по 1946-й, потом возглавил Ростовский театр драмы, вернувшись в столицу, получил Театр киноактера. При нем еще до войны Козинцев ставил «Короля Лира», а когда театр оказался в эвакуации в Кирове, заключил договор с Евгением Шварцем на создание пьесы «Дракон», молодому Райкину дал роль Шута в козинцевской постановке. Он вернул БДТ первым из эвакуированных театров в Ленинград, когда еще не была снята блокада. В нашей семье рассказывали о нем много разных историй — и про то, как маршал, командующий Ленинградским фронтом, подарил ему роскошный автомобиль «опель-супер», и про роман с европейской кинозвездой Франческой Гааль, приехавшей в 1946-м в СССР, и про другие увлечения. Его называли советским Казановой.

Моя театральная инициация случилась лет в пять, благодаря дяде. Он поставил спектакль «Таня» по пьесе Арбузова в своем Театре киноактера, где в 1960-х дневал и ночевал в том самом конструктивистском здании на Поварской (ранее — улица Воровского), построенном до войны для бывших политкаторжан. От просмотра остался в памяти только вороненок Семен Семеныч, Танина медицинская сумка, похожая на мамин баул, и шотландская песня Бетховена «Милее всех был Джеми». Спеть никак не удавалось по причине отсутствия слуха.

Помню, как дядя привел Марка Бернеса летом 1969-го. Он записал последнюю песню «Журавли» и на обратном пути заглянул к нам. Через полтора месяца его не стало.

Углы, дешевые квартиры, харчевни, чайные, трактиры

Вторая точка моей географии — Проточный переулок, недалеко от Арбата, между Новинским бульваром и Смоленской набережной. Этот район связан с родственниками со стороны мамы. «Приют столичной нищеты» в XIX веке. Во времена маминого детства Проточный переулок еще сохранял былую славу как пристанище воров и проституток, где сплошь дома-притоны: «Ивановка», «Волчатник». Зато у наших была полноценная квартира в бельэтаже, состоящая из двух отдельных комнат и кухни общей площадью 9 квадратных метров. Невозможно представить, как умещались пятеро взрослых, да еще и домашние звери. Во время войны, когда начинались бомбежки, собирали всех, бежали к метро «Смоленская», спасаться. Оттуда с Проточного уходил на фронт другой мамин брат, летчик. Он не вернулся. Пропал без вести. И только несколько лет назад мне удалось найти свидетельство о гибели — в марте 1944 года подо Ржевом. Ему исполнилось 25 лет.

Я видела, как поэзия действует на людей

Первым самостоятельным жильем родителей была комната в небольшом деревянном доме за Бутырской тюрьмой в Приютском переулке, до революции здесь обитали сироты. Мне отвели место в шкафу. А где еще? Вокруг жили те, кто в прошлом имел прямое отношение к Бутырке. Чуть кто заболевал, звали маму, а за это местные приносили дрова — удобств не было, топили печь.

Тема тюрьмы, мелькнувшая в детстве, неожиданным образом вернулась ко мне позднее и повлияла на мою картину мира. Литературный музей, где я работала на последних курсах университета, сотрудничал с обществом «Знание». И мы, молодые сотрудники, отзывались на всякие проекты и совместные мероприятия музея и общества. Для нас это была возможность побывать в самых отдаленных местах страны, куда просто так не поедешь. Например, в Тюмени или в Сургуте. Однажды нам предложили достаточно длительную командировку-поездку сроком на два месяца по маршруту Красноярск — Минусинск. Во время этой поездки нужно было читать лекции в библиотеках, техникумах, школах и в институтах, что попадались на пути, — целая просветительская программа. А кроме того, выступать в исправительно-трудовых колониях, которых по этому маршруту было и есть немало. Тогда это называлось КАТЭК — Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс. И я поехала. Помню, у меня сложился целый репертуар, но в основном лекции о поэзии, в том числе о молодых поэтах, погибших на войне. Представьте, меня вводят в огромный ангар, где рядами сидят заключенные — две-три сотни бритых голов, одинаковая одежда. По периметру стоят восемь автоматчиков с овчарками. В пяти метрах от первого ряда условная «кафедра». Я видела, как поэзия действует на людей. На каждого человека. Уголовники почти все. С тяжелыми статьями. Слушали, замерев. Некоторые плакали. У меня долго хранились адреса и сувениры из фольги — ложки и браслеты, сделанные заключенными. Многие мне потом писали.

Обиталище в хрущевском доме казалось раем

Когда родителям удалось решить квартирный вопрос, мы переехали в окрестности Тимирязевской академии. Там, где теперь обжитой район, в начале 60-х еще сохранились профессорские дачи с цветными стеклами на террасах. Ходил паровичок. Остановки «Пышкин огород», «Амстердамская ферма», «Соломенная сторожка». Крохотная квартирка в хрущевском доме казалась раем. Учиться меня отправили в спецшколу №9 с углубленным изучением иностранного языка. Комиссия набирала первый класс. В семь лет я могла уже кое-что по-английски рассказать, и, когда меня попросили назвать свой адрес, я прилежно перечислила все, что знала, — Петровка, Проточный и Приютский. Родители были уверены, что я все испортила, но нет, меня взяли. Это была очень хорошая школа. Математика мне доставляла не меньшее удовольствие, чем литература. Притом что литературу преподавал известный на всю Москву учитель. Одна из его заслуг — создание школьного поэтического театра, в котором он собрал всех, и старших, и младших. Он сумел разбудить во мне интерес к литературе, благодаря чему при прочих равных я сделала выбор в пользу филологии при поступлении в университет.

Мои вторые родители

Но главным своим наставником и учителем я считаю человека, которого встретила в университете. Это профессор МГУ, историк русской литературы и мой научный руководитель — Анна Ивановна Журавлева. Ей и ее мужу, поэту Всеволоду Некрасову, я обязана всем. Можно сказать, они — мои вторые родители. Придя на втором курсе в спецсеминар, я осталась с ней и с ним до последних дней их жизни. В 2009 году мои учителя ушли один за другим. Некрасов был крупной фигурой в русской культуре второй половине ХХ века, лидер так называемого московского концептуализма. В его огромной коллекции живописи художников неофициального искусства второй половины XX века были Рабин, Немухин, Кропивницкий и многие другие. Мы передали все в Музей личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина и на основе оказавшихся в нашем распоряжении материалов выпустили много книг. Одна из последних — книга памяти «“Живем словом”. Всеволод Некрасов в письмах и воспоминаниях» — вышла в прошлом году в издательстве ВШЭ.

Некрасов и Журавлева ввели меня в круг своих друзей-художников. Мастерская одного из самых близких, Эрика Булатова, — на Чистых прудах. Долгое время, начиная с моей университетской юности, там проходили чтения. В них участвовали Рубинштейн, Пригов, Кибиров, все это поколение. Так что мой интерес к филологии уже во взрослом возрасте во многом проходит под знаком этого наследия. Мы продолжаем разбирать архив. Проводим конференции. И это, как мне кажется, очень современная история.

Порядок рифмовки

В моей жизни было несколько точек отсчета. Так, последним, что мне удалось сделать перед уходом из Литературного музея в самом начале 1990-х, была подготовка двух программ и выставок «Лианозовские чтения». На этих поэтических вечерах была впервые практически полностью показана коллекция Всеволода Некрасова. И в этом году — к 90-летию Некрасова — хотим сделать выставку-памятник, цифровую реконструкцию событий того времени в память о нем.

После Литературного музея я пришла в РГГУ, где проработала десять лет. Это было время университетского расцвета. Верилось, что многое получится. В сотрудничестве с Квебекским университетом, где, как оказалось, работают мои друзья времен Литературного музея, мы создали один из первых международных центров «Москва — Квебек».

В 2001 году я защитила докторскую диссертацию на кафедре русской литературы в МГУ. В НИУ ВШЭ в это время открылось отделение деловой и политической журналистики, и Ярослав Иванович Кузьминов пригласил меня создать и возглавить кафедру словесности. Собралась замечательная команда филологов и лингвистов. Это была очень яркая полоса в моей жизни.

А еще журнальные проекты. Начиная с 90-х и до 2010 года они всегда были в моей жизни, но шли словно бы «на полях», параллельно основной работе. Я создавала «Пушкин» и «Русский журнал» — один из пионерских культурных проектов в интернете. Мой участок — про книги и образование. Лаборатория. Мы изобретали этот ландшафт — язык описания, разговора о книгах, а сейчас я вижу, как части придуманного нами языка, слова, приемы, проросли, окрепли, продолжают жить, стали привычной повседневностью. Наша умственная вакцина сработала, и в ее изготовлении в то время активно участвовал легендарный Вячеслав Леонидович Глазычев (1940–2012), глубокий теоретик проектирования, специалист номер один в городском и региональном развитии, академический исследователь и эксперт-практик, наглядное воплощение междисциплинарности. Строгий, холодноватый, с удивительно тонким юмором и жесткими суждениями, на протяжении ряда лет он был для меня серьезной интеллектуальной школой. Все это мне пригодилось, когда в вышке в 2004 г. ректор задумал и предложил участвовать в журнале «Вопросы образования», живой площадке для профессиональной дискуссии и научных исследований. 20 лет назад это был настоящий прорыв. С тех пор прошла целая эпоха. За этот срок журнал окреп, стал узнаваемым. Первоквартильным.

Филологический факультет в Вышке. Приключения идеи

Есть такая отличная книга «Художественный театр. Жизнь и приключения идеи». Написана она замечательным историком театра Инной Соловьевой. В ней собраны и прокомментированы интересные документы, а главное, показан ключ, отворяющий исторические события. В 2011 году мы предложили Ярославу Ивановичу создать факультет филологии. Я возглавляла этот факультет до 2015-го, потом он претерпел разные метаморфозы, содержательные, организационные, и стал Школой филологии, а затем департаментом общей и прикладной филологии. Театральные аналогии уместны. Ну точно, МХАТ I, МХАТ II. За нашими короткими временными отрезками стоит и макроистория, и микро. Не хочется скороговоркой отчетно перечислять проекты, программы, лаборатории и центры, созданные за 10 лет. Олимпиады. А школа юного филолога? Собирала аншлаги детей и взрослых. Дни занятий — всегда праздники. И до сих пор многие выпускники остались с нами уже в другом качестве. Это наши друзья, коллеги. Опора. Главное, что все это сохранилось, работает, развивается. Хозяйство школьное прирастает новыми людьми и постройками. Думается, мы сможем собрать и восстановить нашу общую факультетскую биографию в большом контексте. У Эрика Булатова есть картина «хотелось засветло ну не успелось». Это слова его любимого поэта Всеволода Некрасова. «Ну не успелось». Жизнь же на этом не заканчивается.

«И всласть толкуя о науках, мы вместе грезили о том…»

Гуманитарные науки за последние тридцать лет претерпели немало сломов, поворотов. Филология в их числе. Наверное, такие перемены при всех трудностях — большое везение, выпавшее моему поколению, потому что научное кровообращение, взаимный обмен были очень интенсивными. За этот срок мне удалось наметить свои зоны академических интересов, разные и хронологически, и проблемно, — западная и российская культура в их притяжениях, спорах, отталкиваниях, история идей, а также культурное многоязычие, литературная компаративистика, границы культур. Отдельные сюжеты, фигуры, события, на первый взгляд далекие, на самом деле взаимно пересекаются, дополняют друг друга. История образования, исторический роман XIX–XX веков и европейский/русский авангард, причем «первый» 1920-х в его связке со «вторым» 1960-х, с неофициальной советской культурой, андеграундом. Ну а история театра, в том числе усадебного, домашнего, в соотнесении с театром современным — живой актуальный процесс. Из классики — Сухово-Кобылин, Козьма Прутков, А.К. Толстой и многое другое. Все время возникают исследовательские вопросы, на которые надо быстро реагировать. Чем дальше и дольше занимаешься проблемой, тем больше лакун обнаруживаешь. И в этом — сильный охотнический драйв.

Последние годы занимает меня цифровая гуманитаристика. Искусственный интеллект. Куда ж без этого? С 2019 года мы пополняли цифровые архивы писателей (проект «Автограф»), а из него вырос еще один крупный проект — «Культурное наследие России: интеллектуальный анализ и тематическое моделирование корпуса рукописных текстов», посвященный разработке системы автоматизированной навигации по рукописному тексту. Мы бы хотели, чтобы получился в результате «Рабочий кабинет пользователя», в котором можно было бы получить информацию о составе и структуре нерасшифрованной рукописи, а также создавать библиотеку поисковых запросов, моделировать большие данные — корпуса рукописных текстов — согласно исследовательским задачам. В нашей команде есть представители гуманитарных наук и математики. Мне удалось привлечь к работе давних друзей и коллег из Томского университета, филологов и историков. Это гуманитарная часть команды. Со стороны математиков я пригласила профессора факультета вычислительной математики и кибернетики Московского университета, который уже долгие годы занимается исследованиями и обработкой растровых изображений. Математики нужны для того, чтобы создать такие инструменты, которые дают возможность проводить исследования с большими массивами рукописных источников. Нельзя сказать, что до нас этим никто не занимался. Такие программы существуют, и их немало. Но все они дают высокий процент погрешности и, кроме того, не универсальны. Мы же хотим создать такую программу расшифровки почерка, которую можно будет дообучать с помощью тьюторов, профессионалов, читающих рукописи.

Ну а Большие проекты на факультете — «Литература и социум», «Речевые практики» — это новые научные перспективы, возможности. В речевом проекте я вернулась к своим семейным истокам — занимаюсь нарративами в медицинских практиках. Важно, что удалось включить своих студентов — бакалавров, магистрантов, аспирантов. Все наши образовательные новации хороши, но в сочетании с глубоко традиционной схемой взаимодействия «мастер — ученик», заместить которую до настоящего времени не могла ни одна технология.

Круглосуточно горит огонь дедлайнов. И видимо, так будет, как Пушкин велел: «Пока дохнет веселый день / И двигнется ночная тень».

Любимый герой

Гвидон Салтанович из пушкинской сказки. И важно не только, что «растет ребенок там / Не по дням, а по часам». Такое всякому под силу. Но самое главное в финале — когда бочку выбросило на берег. Царевич

Понатужился немножко:

«Как бы здесь на двор окошко

Нам проделать?» — молвил он,

Вышиб дно и вышел вон.

Мне кажется, в жизни каждого человека бывают такие моменты: приходится «встать и выбить дно». Просто надо тренироваться.

14 марта

Люди Вышки

Напишите нам

Вышка для своих