До встречи в сентябре

2 августа исполняется 75 лет доктору педагогических наук, профессору-исследователю Института образования НИУ ВШЭ, создателю фирмы «Сентябрь» Константину Ушакову. О музыке Баха, эффекте Кирлиана, социальном капитале и вере в равный доступ к образованию юбиляр рассказал «Вышке для своих».

Сын своих родителей

Я родился в 1949 году в очень благополучной по советским меркам семье. Мама преподавала в институте. Папа работал сначала в школе, потом в институте. Они были совершенно разными, и при этом я ни разу не слышал, чтобы они ссорились. Наоборот, берегли и помогали друг другу как могли.

В раннем детстве я не особенно понимал, кто мои родители, пока не столкнулся с этим, что называется, лоб в лоб. В начале 60-х в Москве стали появляться спецшколы. Родителям с огромным трудом удалось устроить меня в такую школу в обмен на то, что папа будет преподавать физику в двух классах. Это случилось и сделало мою школьную жизнь значительно менее радостной. Шаг влево, шаг вправо — ему моментально докладывали о каждом моем движении. Папа вел физику в том числе и в моем классе, и, хотя он никогда не повышал голоса, мои одноклассники его боялись до дрожи. Но преподавал папа действительно здорово, как я потом понял.

Еще один момент, омрачивший мое детство: у меня обнаружился абсолютный слух, и меня отдали в музыкальную школу. Причем не в обычную. После конкурса меня взяли подопытным в Гнесинское училище. Тогда была такая практика: будущие музыканты должны были тренироваться учить школьников. Два раза в неделю я работал со старшекурсниками и раз в неделю — с их профессором. Это было ужасно: во дворе ждут друзья, а ты по нескольку часов в день сидишь за фортепиано, а потом с этой дурацкой нотной папкой едешь на другой конец города. Особенно я ненавидел Баха, который был в моей программе неизменно. Очевидно, профессор почувствовал между нами какую-то связь. И вот что интересно: сейчас я люблю именно этого композитора. В хорошем исполнении, особенно на органе, Иоганн Себастьян Бах оказывает на меня очищающее воздействие, как будто я умылся изнутри.

© Высшая школа экономики

О великой силе искусства

К девятому классу я точно знал, что буду заниматься физикой. Отчасти из-за знаменитых «Девяти дней одного года». Тот, кто смотрел этот фильм Михаила Ромма, помнит, как там показана научная интеллигенция того времени. Меня, как и многих, зацепило то, как режиссер подал отношения между учеными, их увлеченность своим делом, ощущение свободы, которое в этой среде действительно присутствовало. Недаром же концерты Владимира Высоцкого нередко устраивали в «почтовых ящиках». Позже я понял, что физика тут ни при чем. Это был романтизм чистой воды. Но тогда я этого не знал и стал готовиться к поступлению на физфак МГУ.

Обращаться к репетиторам в моей семье считалось ниже достоинства, поэтому к поступлению в институт я готовился сам. Шел на кухню, брал хитрые задачники и в огромном количестве решал задачи олимпиадного уровня. Но на физфак МГУ я не поступил из-за сочинения. В советские времена были довольно специфические нюансы, из-за которых я получил за сочинение непроходные три балла. Зато меня без экзаменов взяли в Ленинский педагогический институт. В те времена этот вуз весьма высоко котировался — и в том, что касается учебной программы, и по уровню преподавательского состава. Это как-то примирило меня с провалом на физфаке. Но постепенно в процессе учебы и во время посещений семинаров ФИАН (Физический институт Академии наук) я начал понимать, сколько вокруг меня по-настоящему одаренных ученых и сколько мне потребуется времени и терпения, чтобы всех их превзойти. «Наверное, я не теоретик, — подумал я. — Надо попробовать себя в экспериментальной области». И я занялся биофизикой.

Он живой и светится

В двадцать пять лет я устроился младшим научным сотрудником в лабораторию Института крови (НМИЦ гематологии). Там мне сказали: «Вот твои обязанности по нашему подразделению, а в остальное время можешь делать что хочешь». Меня это вполне устраивало, и я занялся собственной разработкой, связанной с так называемым эффектом Кирлиана (это специфическое свечение биологических объектов в высокочастотных электромагнитных полях). Я попробовал сделать способ диагностики, позволяющий за несколько минут определить состояние и жизнеспособность хранившегося в холодильной камере образца кожи для пересадки пострадавшему от ожогов. Обычно это занимало пять дней — неделю. Венцом моей трехлетней работы стала научная публикация. Закрытая, естественно. В то время все, что связано с медициной такого рода, имело полувоенный характер. Однако проверить свои выводы на практике и тем более продолжать работу без организационной поддержки и финансирования было невозможно. Это была середина 70-х. Детали для своих установок я покупал на свои деньги на радиорынке, но для серьезного большого исследования это была капля в море. А главное, мне нужна была команда, которую мне никто бы не дал. У эффекта Кирлиана была довольно скандальная репутация, и ни один из институтов за это бы не взялся. Я уволился, и на этом мои отношения с естественными науками закончились.

© Высшая школа экономики

Классный руководитель

Было лето. Я еще не решил, что делать дальше, и папа предложил: «Пока думаешь, может, попробуешь в школу? Есть одна хорошая на Колхозной площади. Там очень толковый директор». К тому моменту у меня уже прошла аллергия на мысль о работе учителем, которая меня не отпускала долгие годы, и я подумал: «Ну ладно, попробую, какого черта?» И неожиданно вошел во вкус.

Директором школы №232 был Николай Васильевич Корт, человек действительно замечательный. А школа была самой обычной московской школой. Но только до восьмого класса. Потом из двух восьмых собирали один «приличный» девятый, а второй девятый (он назывался литературно-актерским классом) набирали с нуля. Руководил им блестящий литератор Лев Соломонович Айзерман. К нему все, собственно, и шли. Открой вы журнал этого класса сейчас, вы бы увидели множество знакомых фамилий. Кто-то печатался в «Новом мире» и в «Звезде». Кто-то из актерского модуля, который вел актер Малого театра и театральный педагог Виктор Иванович Коршунов, стал известным артистом. Кто-то сделал карьеру на телевидении. И что забавно, заниматься физикой с гуманитариями оказалось не менее интересно, чем с ребятами из «приличного» класса, многим из них мне удалось дать очень хорошую подготовку по своему предмету.

Признаться, преподавание доставляло мне немалое удовольствие, если бы не одно «но». Этим «но» была все возрастающая нагрузка. Проработав в школе двенадцать лет, я почувствовал то, что сегодня называют «синдром эмоционального выгорания». К нему прибавилось напряжение в отношениях с новым директором школы, и я решил взять тайм-аут на год, как я тогда думал.

Одно странное предложение

Но в школу я — по не зависящим от меня обстоятельствам — уже не вернулся. А через год началась перестройка. Мои институтские друзья оказались во ВНИКе (Временном научно-исследовательском коллективе), который организовал будущий первый министр образования новой России Эдуард Дмитриевич Днепров. Это были интересные люди. Они проектировали будущую систему образования. Один из них — Владимир Борисович Новичков, человек феерических организационных способностей, ставший впоследствии заместителем Днепрова, — сделал мне странное предложение — создать в областном институте повышения квалификации кафедру управления. Тогда у нас про управление мало кто понимал, и я подумал: «Почему нет?» Тем более что у меня были кое-какие соображения на этот счет.

Тем временем Днепров собрал в Сочи масштабную образовательную конференцию, куда съехалось большое количество людей, в том числе из-за рубежа. Мы представляли свои проекты — кто сколько хотел, а иностранцы выбирали из них наиболее интересные для себя. Я соединил в своем проекте обучение руководителей с игротехниками и, к своему удивлению, получил мощную зарубежную поддержку, а после доработки — средства на его реализацию от крупного международного фонда. Мы создали программу по обучению директоров, сняли дом отдыха под Питером и начали работать: в год три сессии по десять дней. Благодаря зарубежным партнерам все три года, пока шли семинары, у нас преподавали топовые эксперты уровня европейских министров (действующих и в отставке), специалисты ведущих консалтинговых компаний, действующие профсоюзные лидеры и т.д. А я учился, возможно, первый раз в жизни с полной отдачей и часто выступал в роли переводчика. Благо знание языка позволяло.

© Высшая школа экономики

«А где мы это опубликуем?»

В 1993 году Крейг Ричардс, один из наших лекторов, который потом стал деканом факультета менеджмента Нью-Йоркского университета, спросил меня: «Слушай, здесь так интересно, а где мы это опубликуем?» В 90-е все было очень просто. Я сказал: «Что-нибудь придумаю», — и зарегистрировал журнал. Он назывался «Директор школы», а издательская компания, или, как тогда говорили, фирма, — «Сентябрь». Рынок печатной периодики у нас в те годы был абсолютно неинтересный. И вдруг на нем появляется внятный, по-человечески написанный журнал с уникальным контентом, который нам надолго обеспечили семинары. Мы были просто обречены на успех!

В первый тираж «Директора школы» я вложил свои деньги. Выглядел он как большинство наших журналов в 90-е: 10 тысяч экземпляров, напечатанных на бумаге чуть лучше туалетной. Но нас это не расстроило. Месяца через три, когда удалось сбыть тираж, у нас появился счет в банке «Восток», а на нем — деньги на второй номер. Тиражи быстро росли. В 1994 году у нас было уже 15 тысяч подписчиков, а через несколько лет — 25 тысяч. Это серьезные цифры. В Штатах, например, ни один нормальный человек не станет подписываться на педагогический журнал. Профессиональные журналы всегда дотационные. А мы раскручивались на деньги получателей. Не без приключений, конечно. Например, когда наш банк обанкротился и все деньги сгорели, мы взяли кредит под 300% (!) годовых и досрочно его отдали. На такое мог решиться только новичок вроде меня.

Здесь есть доктор?

Когда «Директор школы» перестал вмещать материалы с семинаров, мы сделали второй журнал, «Практика административной работы в школе», — для завучей. Потом запустили подписную серию «Библиотека журнала “Директор школы”». Восемь книжек в год. Издательский бизнес шел хорошо, но азарт пропал. Я имею в виду мой личный азарт. И тут ректор института, где я работал, и тогда уже мой друг Эдуард Никитин возглавил федеральную Академию повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования и пригласил к себе меня. В академии я сделал кафедру с названием, которое многих тут же оскорбило: кафедра управления человеческими ресурсами. В нашей стране было не принято говорить о людях такими словами.

Тем не менее кафедра получилась хорошая. На ней мы отлично отработали модель обучения в школе, те самые три сессии по 10 дней. Но уже тогда у меня возникло ощущение, что, несмотря на объективно высокий уровень удовлетворенности курсами (мы анкетировали наших учеников), я не понимаю, что они делают с новым знанием, когда возвращаются в свои школы. Было интересно, почему при всех разговорах система образования не меняется в лучшую сторону. Нужны были данные. В то же время Анатолий Георгиевич Каспржак, который, как и я, оканчивал МГПИ им. Ленина, пригласил меня по совместительству вести курс в Шанинке (Московской высшей школе социальных и экономических наук). Это было круто! Там преподавали такие люди... При этом Шанинка давала выпускникам два диплома — наш и Манчестерского университета. Это сильно влияло на процесс обучения и дало мне совершенно новый опыт. Потом, уже защитив докторскую диссертацию по теме «Подготовка управляющих кадров в нестабильной ситуации», я вслед за Каспржаком перешел в Вышку (Институту образования НИУ ВШЭ как раз нужны были доктора).

© Высшая школа экономики

Здесь я веду курс «Управление школой в меняющихся обстоятельствах», который под эти обстоятельства постоянно модифицирую. Этот курс для меня имеет личную окраску, потому что во многом это рефлексия моего собственного управленческого опыта. Создав «Сентябрь», я, кажется, совершил все мыслимые управленческие ошибки. Но, вероятно, не очень критичные, поскольку мое детище существует до сих пор. В последние годы издательская фирма эволюционировала в направлении организационного консалтинга школ, что потребовало развития обучения и исследований организаций. Нам хотелось помогать конкретным школам в конкретных вещах: выявлять ключевые проблемы, исследовать их и консультировать, если в этом есть необходимость, по способам их решения.

Капитал с нуля

Началась эта работа с создания исследования профессиональных связей в организации. Я очень продвинулся в этом направлении, когда натолкнулся на неведомое тогда в системе образования России понятие «социальный капитал», которое сегодня стало общим местом. Это давало возможность понять, как распространяется в школе информация, идеи и происходит ли это вообще. Кооперируются люди или только имитируют кооперацию. Были подозрения, что проблемы наших школ как-то связаны с недостатком профессионального доверия. Учителя готовы вместе пить кофе, говорить о жизни, но они не любят, когда коллеги приходят посмотреть, как они работают. То есть попросту побаиваются друг друга. А без доверия организация превращается в набор одиночек, которые не могут решить реально сложные задачи.

И я стал разбираться. Сначала подумал о социометрии, но потом натолкнулся на гарвардскую программу сетевого анализа. Как оказалось, на Западе исследования взаимодействия между людьми происходят с 50-х годов прошлого века. Есть даже специальная дисциплина, которую преподают в вузах. Я купил программу (помню, она стоила 120 долларов), попробовал и понял — класс! Особенно меня порадовала визуализация. И вот, помучившись год, при содействии очень хорошего программиста из Вышки мы сделали инструмент анализа взаимодействий — реальных и потенциальных, опробовали его на большом массиве, и он оказался работающим. То есть мы предложили другой взгляд на организацию — как на социальную сеть.

© Высшая школа экономики

В нашей базе сейчас 3,5 тысячи школ, и сегодня проект переживает новую волну интереса: этой осенью ко мне на консультацию записалось полторы сотни школ. Есть немало тех, кто приходит во второй и в третий раз, чтобы посмотреть, как меняется сеть взаимодействий. А поскольку в среднем социальный капитал школ оказался невелик и большинство директоров задавало нам один и тот же вопрос: «А делать-то что?» — нам пришлось придумать ответ. Называется он «кураторская методика». Эта технология, на наш взгляд, решает проблему наращивания социального капитала. Это особенно важно для молодых специалистов, которых наличие социального капитала удерживает в школе и в принципе в профессии. При этом одновременно решается проблема профессионального развития за счет собственных ресурсов школы.

Почему я начал этим заниматься? На этот вопрос можно ответить пафосно, но я попробую честно: потому что мне это интересно, и так счастливо сложилось, что не только мне. В «Сентябре» я имею удовольствие сам определять для себя цели. И эти цели в области образования видятся мне как движение в сторону поддержки большого, по моему мнению, количества неуспешных детей, аутсайдеров, необразованных мальчиков и девочек, которые сегодня создают проблемы на уровне государства. Это в чем-то и наша вина. И лично для меня идеалистичный, практически нереализуемый лозунг «Равный доступ к образованию для всех» — не пустой звук. Даже небольшие успехи в этом направлении в масштабах страны изменят будущее десятков тысяч детей. Будем пробовать. Кажется, оно того стоит.

2 августа