Слово и дело

Журнал Economist опубликовал на прошлой неделе любопытную статью про Бразилию. С одной стороны — знакомые тенденции: государство активнейшим образом вмешивается в экономику. Так, в январе государственный энергоконцерн Petrobras увеличил свое участие в крупной частной химической компании Braskem. Бразильский банк развития BNDES вместе с пенсионными фондами крупнейших госкомпаний уже давно покупает акции крупных частных фирм. В случае BNDES эти приобретения являются частью общей политики правительства по созданию «национальных чемпионов», которые были достаточно сильны для того, чтобы конкурировать на глобальных рынках.

На фоне этих государственных интервенций Бразилия, как и Россия, испытала на себе серьезный удар финансового кризиса. Но есть существенное отличие: спад в 2009 году в Бразилии составил лишь 1,5% — против 8% в России. И это падение уже компенсировано ростом экономики в I квартале текущего года. По оценкам Economist, до конца года рост бразильской экономики составит порядка 6% в годовом исчислении.

То есть, выход из кризиса в Бразилии идет в логике V — падение и резкий обратный отскок на траекторию роста. Иными словами, как пишет Economist, комментируя последние выступления Дилмы Руссеф, лидера правящей в стране «Рабочей партии», «бразильский госкапитализм оказался успешен там, где в условиях кризиса частный сектор потерпел неудачу». Напротив, мы в России пока скорее движемся в L-логике — резкое падение с последующей стагнацией. Реалистичные прогнозы на 2010 год лежат в диапазоне 1–2% роста. Почему при сопоставимости доходов на душу населения и сравнимом несовершенстве институтов бразильская экономика оказалась устойчива к внешним шокам, а российская — нет?

Прежде чем дать ответ на этот вопрос, сошлюсь на данные обследования 1000 предприятий обрабатывающей промышленности, проведенного весной-летом 2009 года Институтом анализа предприятий и рынков ВШЭ. Согласно этим данным, несмотря на кризис, финансовое состояние большинства российских компаний было относительно стабильным. Кризис существенно затронул крупные компании, но в гораздо меньшей степени отразился на средних компаниях (с численностью работников от 500 человек). Эти компании активно инвестировали в развитие во второй половине 2000-х и могли бы стать движущей силой модернизации в промышленности в посткризисный период. Тем не менее, российская экономика сжалась сильнее, чем другие крупные развивающиеся рынки, и выходит из кризиса медленнее. Почему?

На мой взгляд, ответ на этот вопрос в значительной мере определяется степенью доверия к политике правительства. Если фирмы не верят заявлениям лидеров страны, они будут не готовы сохранять рабочие места в условиях спада (в расчете на скорое восстановление экономики) и будут не готовы брать на себя риски инвестиций в условиях возобновляющего роста — поскольку у них нет уверенности в том, что эти инвестиции не обернутся новыми потерями. Именно это происходило в России в 2008–2009 годах.

Российские антикризисные меры осени 2008 года, направленные на спасение банковской системы, сыграли  важную стабилизирующую роль. Однако последующий резкий рост социальных выплат (в политическом плане обеспечивший социальную стабильность и сохранение личных рейтингов В. Путина и Д. Медведева практически на докризисном уровне) вызвал на стороне бизнеса серьезные сомнения в том, что правительство в будущем сможет выполнять взятые на себя обязательства. Отсюда вытекала неуверенность в том, что сохранится макроэкономическая стабильность.

Такие же сомнения порождались непоследовательностью и несогласованностью в публичных заявлениях и практических действиях правительства. Так, еще до кризиса в своей Концепции долгосрочного развития (КДР) правительство заявило амбициозные цели — без согласования их с ключевыми игроками на стороне бизнеса и без объяснений, как эти цели могут быть достигнуты. В условиях кризиса правительство сначала обещало, что всех спасет и всем поможет, а затем по факту поддержка была предоставлена ограниченному числу крупнейших компаний, «приближенных» к власти. До реального же сектора какая-либо поддержка стала доходить только к середине 2009 года.

В итоге, «слова» и «дела» в действиях государства стали расходиться — что создает неопределенность «правил игры», повышает оценки рисков на стороне бизнеса, порождает завышенные требования к доходности инвестиций (в которую закладывается будущая инфляция и иные потери). Кто и как может решать эту проблему и создать стимулы к инвестициям — тема для следующего поста.