Диссертации, представленные на защиту и подготовленные в НИУ ВШЭ

Диссертация посвящена залогу и актантной деривации в тундровом ненецком языке. При этом к сопоставлению привлекаются данные других самодийских и уральских языков, а также в качестве типологического фона релевантные данные языков других семей. Работа опирается как на собственные полевые материалы автора, так и на корпусные и словарные данные. Диссертацию составляют несколько исследований, в которых анализируются в первую очередь каузативные, пассивные и антипассивные конструкции. В обзорных главах рассматриваются также другие повышающие и понижающие деривации, в частности, впервые отмечается специализированный показатель эстиматива (тропатива / декларатива) -kəbta (≈ ‘считать, что Р’). Обсуждаются строгие ограничения на образование каузативных дериватов от агентивных переходных глаголов, а также связь каузативизации и предельности. Приводятся наблюдения относительно возможных некаузативных эффектов каузативной морфологии. Отдельно анализируются причастный и непричастный пассив. Особое внимание уделяется взаимодействию залога и актантной деривации и других грамматических явлений и категорий. В частности, к смещению и удалению прямого объекта в тундровом ненецком языке может приводить не только присоединение к глаголу специализированного антипассивного показателя, но и ряда показателей из зоны предикатной множественности. Исследование различных пассивных стратегий свидетельствует о том, что они могут проявлять ограничения различной природы, связанные с различными доменами. Так, причастный пассив, допускающий выражение агенса, может быть чувствителен к лицу подлежащего, имперсональный причастный пассив используется лишь в генерических контекстах, тогда как разнообразные конструкции с глагольным показателем пассива, по-видимому, объединены тем, что предполагают акцент на «затронутости» одного из участников.

Диссертация посвящена реконструкции истории языков самодийской группы в период, начинающийся после распада прасамодийского языка и кончающийся расселением носителей самодийских языков, известным по историческим документам (XVI—XVIII вв.). В работе подкреплена гипотеза о том, что после обособления прасамодийского языка не прерывались его связи с праобскоугорским. Показано, что после распада обско-угорского и самодийского праязыков сохранялись сепаратные контакты мансийского и южносамодийских языков. Доказано, что изначально граница между мансийским и хантыйским языками проходила с запада на восток и при этом протомансийский был распространен на более южных территориях, протохантыйский же был распространен севернее (и не восточнее бассейна нижней Оби). Подкреплено положение о том, что маторский относится к северносамодийской подгруппе, показано также, что внутри нее он наиболее близок к ненецкому. На основе анализа сепаратных параллелей доказан факт ранних контактов нганасанского с селькупским и камасинским и более поздних контактов нганасанского и общеэнецкого. С учетом этих выводов в работе реконструирован ряд последовательно сменяющих друг друга лингвистических ландшафтов Западной Сибири. Первоначально миграции предков носителей самодийских языков с территории прародины тяготели к бассейну Оби; принцип расселения отдельных групп (по бассейнам обских притоков) диктовался материальной культурой таежного рыболовства. Эта картина в более позднюю эпоху была нарушена экспансией хантов в восточном направлении, по средней Оби. Эта экспансия прервала лингвистическую непрерывность самодийского ареала, отрезала маторский от остальных языков северносамодийской группы, спровоцировала миграции носителей протоненецкого вместе с носителями протоэнецкого и протонганасанского на север по правобережью средней Оби в направлении арктических тундр и миграции маторов на юго-восток (в результате освоенная ими территория сомкнулась с хабитатом камасинсцев, и эти два языка образовали вторичную контактную общность).