«Я ушел из консалтинга, потому что хотел работать с материей»

В сентябре этого года «Росатом» заявил, что в России появится своя гигафабрика — на базе Балтийской АЭС откроют завод по производству литий-ионных батарей. Проект ведет дочерняя компания «Росатома» – «РЭНЕРА», гендиректором которой является выпускник бакалавриата МИЭФ НИУ ВШЭ Эмин Аскеров. В интервью «Конструктору успеха» он рассказал, каково быть первым выпускником МИЭФ, как «Росатом» становится зеленой компанией и почему переход на электротранспорт неизбежен.

Вы были в числе первых выпускников МИЭФ. Как рискнули поступить на только что открывшуюся программу?

В старших классах я учился в международной школе в Брайтоне, чтобы целенаправленно готовиться к поступлению в британский вуз, а точнее – в ЛШЭ (Лондонская школа экономики – Ред.). В итоге, сдав экзамены, я прошел в пять университетов, но не в ЛШЭ. Тогда через товарища, с которым учился в Англии, я узнал, что в России появилась совместная программа Вышки и ЛШЭ, и решил поступить на нее. Я за лето прошел подготовительные курсы и в сентябре поступил. Родители меня в этом поддержали: от них исходила идея, что нужно получить международное образование. Но вуз я уже выбирал осознанно и самостоятельно. Учеба в России стала плюсом и для нашего семейного бюджета: это дешевле, чем жить и учиться в Лондоне.

Какова была разница между Вышкой и западным учебным заведением? Вам было с чем сравнить.

Когда я поступил, то не заметил ничего необычного – до этого я три года учился примерно в таком же формате. Мне кажется, мне было легче, чем многим: я понимал подход, осознавал ответственность перед требованиями и ценил доверие к студентам. Большинство ребят впервые столкнулись тогда с такой формой работы, как эссе, я же в них сильно поднаторел еще в Лондоне. Там преобладал вид самостоятельного обучения, когда ты фактически занимаешься мини-исследованиями, но в большинстве учебных заведений России царила зубрежка.

В МИЭФ преподавали люди из зарубежных университетов и вместе с ними выдающиеся отечественные ученые, занятия полностью велись на английском. Меня удивил уровень не только специальных предметов – математики, статистики и т.п., но и гуманитарных наук, поскольку они в международной системе неотделимы от экономики.

Безусловно, мне было легче, чем большинству, благодаря свободному английскому. Кроме того, я еще в Англии прошел углубленный курс по экономике, так что первый год в МИЭФ показался мне легким. С другой стороны, в отличие от ребят, учившихся в России, у меня были проблемы с математикой, которую пришлось не без труда наверстывать.

Что вас удержало от работы в банкинге после выпуска?

Изначально я, как и все мои одногруппники, нацеливался на банки, изучал, искал стажировки. Однако на старших курсах МИЭФ я прошел стажировку в одном из международных банков и больше туда не вернулся. Там все было хорошо, но на этом этапе мне уже хотелось работать на фондовых рынках, а не просто быть клерком, и я довольно долго искал что-то подходящее.

Несмотря на престижность международного диплома, в России к нему были не очень готовы, смотрели скорее на опыт, чем на бренд университета. Был 2001 год, рынок еще не оправился от кризиса, и финансистов не то чтобы сметали. Я хорошо знаю, как нелегко было устроиться на работу ребятам из первого выпуска, поэтому многие из них добились успехов настоящим трудом и невероятными усилиями проложили путь в индустрию для последующих студентов и выпускников МИЭФ.

Как вы попали в энергетику?

Почти сразу, потому что первым местом работы для меня стала консалтинговая компания S&P, где я занимался проектом аудита корпоративного управления «Ленэнерго». После этого я перешел в Фонд «Институт экономики города», который занимался муниципальным управлением, коммунальным хозяйством и т.п. Там я проработал почти семь лет и разбирался в вопросах экономики потребления энергии на уровне ЖКХ. Пришлось в процессе работы усвоить, что такое электрическая сеть, как очищаются стоки, как работает теплоснабжение, а также разобраться в других особенностях функционирования этой сферы.

«Институт экономики города» – исследовательская организация, консультирующая правительство и муниципалитеты по вопросам привлечения инвестиций и взаимоотношений с банками. Непосредственно мой отдел занимался консультированием в сфере тарифного регулирования естественных монополий, и как экономисту мне были понятны и близки поставленные задачи. Я погрузился в специфику некоторых норм регулирования и в законодательные вопросы в целом, очень пригодилась юриспруденция, которую мы год изучали в МИЭФ, а также философия. В остальном я почти идеально имплементировал свои специальные знания, полученные в МИЭФ: теория фирмы, естественные монополии, транзакционные издержки, финансовые модели.

Много в госорганизациях специалистов с финансово-экономическим образованием?

Боюсь, что немного, там крайне нужны люди именно с экономическим образованием и с пониманием разных социальных феноменов. Финансист – больше про то, как торговать опционами и фьючерсами, принимая решения на уровне фирмы. Когда вы работаете в государстве как регулятор, понимание микро-, макроэкономики гораздо важнее умения пользоваться инструментами банковской системы. Я много работал в государстве как консультант и понимаю, насколько там необходимо глобальное видение процессов, геополитических и экономических, и знание того, как мир устроен вообще. Людей с таким мышлением, с подобной профессиональной оптикой сейчас критически мало в госструктурах. Мы сталкиваемся с этим дефицитом регулярно, наблюдая нерабочие программы, которые обсуждаются или уже реализуются в различных направлениях экономики.

Почему философии уделяется мало внимания в экономических программах, тогда как это напрямую связано с пониманием феноменов общественного сознания и поведения?

Это скорее специфика и минус российских программ. В западных вузах, особенно направления Liberal Arts, делают очень сильный акцент именно на гуманитарной составляющей программ для экономистов.

Она развивает вашу способность размышлять на разные темы, рассматривать идеи с разных точек зрения, находить логические нестыковки и работать с ними, а также убеждать в своей правоте других людей. Философия дает инструменты для того, чтобы уметь ясно анализировать любое решение, – это похоже на то, как мы проверяем гипотезы в экономике с помощью моделей.

После бакалавриата я думал о том, чтобы поступить в магистратуру ЛШЭ, но у меня появилась семья, и цели немного изменились. Из всех вступительных требований самые жесткие предъявлялись к знаниям по философии, поэтому студенту не из международной университетской среды поступить туда очень трудно. Одним из самых крутых преподавателей-иностранцев, читавших нам лекции в МИЭФ, был Амос Витцтум – профессор философии, который объяснял нам экономику, ни разу не заглянув в учебник. В голове профессора Витцтума была идеально уложена в своей логике система мироздания со всеми обоснованиями ее парадоксов.

Почему вы решили все же побыть предпринимателем? Это был ценный опыт?

Я открыл свой бизнес после кризиса 2008 года, увидев возможность для старта: начинался бурный интерес к инвестициям в инфраструктуру. К тому моменту у меня уже был большой опыт работы по регулированию коммунальной инфраструктуры, я участвовал в написании законов, методик, знал всех в министерствах, объехал много городов России. Я открыл компанию, нанял несколько человек и начал работать: мы консультировали частные компании, которые хотели инвестировать в коммуналку, помогали им делать договоры, считать модели, коммуницировать с муниципалитетами. Время было интересное, наш штат рос, было много интересных задач. Опыт получил бесценный, жаль, что почти ничего на этом не заработал. Последний контракт, над которым мы работали, вывел меня на «Росатом».

Для одного из подрядчиков компании мы занимались анализом инвестиционной программы теплоэлектростанции, где, как водится, была куча проблем, и нашли интересные решения. Вместе с подрядчиком мы подумали предложить «Росатому» идею внутрикорпоративного стартапа, написали бизнес-план, который в итоге одобрил Кириенко. Так мы получили контракт на полгода, из генерального директора я упал в аналитики, но проект себя полностью оправдал: через полгода я стал директором по развитию в новой компании. Когда люди мне говорят, что боятся записи в трудовой книжке с должностью ниже предыдущей, я просто смеюсь им в лицо и понимаю, какая это на самом деле ерунда, если есть цель.

«Росатом» – непостижимый ядерный гигант, в котором ничего не понятно обывателю. Как работает компания и чем она примечательна?

Начну с плюсов. Это одна из тех госкомпаний в России, где что-то происходит и как-то развивается, причем не только в своей отрасли. «Росатом» также активно идет в другие индустрии – не через формирование «новостей из будущего», которые когда-то там произойдут, а через реализацию свежих идей. Все проекты, над которыми я работал в компании, это доказывают: там реально можно сделать что-то новое. Например, сейчас «Росатом» также производит композитные материалы, накопители, автомобильные катализаторы, которые использует КамАЗ. Есть проекты по медицинским направлениям, по 3D-печати и нефтехимии – никогда не подумаешь, что крупнейшую госкорпорацию может это заинтересовать.

Теперь о минусах. Всем этим заниматься тяжело, потому что структура ужасно забюрократизированная. Когда я общаюсь с коллегами из других госкорпораций, мне говорят: «У вас еще что-то можно, вот у нас вообще нельзя». Вы реализуете идеи не благодаря, но вопреки. «Росатом» огромен. Естественно, каждый шаг сопровождается десятками бумаг, а если у вас переговоры с партнерами-иностранцами, то нужно составить техзадание и согласовать его со службой безопасности.

Вы нанимаете дополнительных специалистов по решению бюрократических вопросов и что-то в итоге реализуете. В целом такая система, безусловно, не лучшим образом сказывается на вашей эффективности, но это такой государственный дзен, который просто надо принять.

Есть ли возможность оптимизировать российские госкорпорации?

Считаю, что нет. Известный экономист Клейтон Кристенсен, автор бестселлера «Дилемма инноватора», утверждал, что поведение компаний диктуется их клиентом. В случае «Росатома» главный клиент – это государство, оно же – главный акционер. Все процессы сделаны так, чтобы удовлетворить этих клиента и акционера. Поэтому с данной точки зрения «Росатом», безусловно, ориентирован на своего основного клиента. При этом ведется работа по формированию имиджа и позиционированию «Росатома» как открытой к инновациям структуры. Это действительно заметно, особенно когда ты в свитере и джинсах приходишь на совещание с «Газпромом», где все сидят с каменными лицами, одетые в белые рубашки и синие галстуки.

С 2019 года вы занимаетесь новым проектом «РЭНЕРА» – что это за структура внутри «Росатома»?

Это уже мой третий стартап, который успешно реализуется в «Росатоме». На самом деле он продолжает уже начатую работу в сфере электроэнергетики. Накопителями, а конкретно – производством литий-ионных батарей, планировали заняться еще в 2011 году, и только сейчас мне удалось развернуть это направление довольно эффективно в новом свете экологической повестки.

В «Росатоме» стартапы идут потоком. Если вы хорошо знаете технологии и рынок, имеете навыки работы с регуляторами и исполнителями внутри государства, то с большим процентом вероятности увидите свою идею в материи. С другой стороны, как я уже говорил, все не так просто. В компании были примеры, когда новый сотрудник уходил через два месяца, потому что ему не выдали компьютер. Даже чтобы получить рабочее место в офисе, нужно перепрыгнуть через десяток согласований, на что не каждый готов. Это очень важное обстоятельство для понимания того, как работать в таких специфических учреждениях.

Почему вы считаете тренд на литий-ионные батареи интересным для России?

России никуда не деться от мировых экологических вопросов. Мир меняется, Китай, Европа, США в один голос заявляют о том, что готовы отказаться от двигателя внутреннего сгорания, единственная альтернатива которому на сегодня – электромобиль на литий-ионных батареях.

Именно эта комбинация цены, качества и энергоемкости в час дает основания к масштабному внедрению электродвигателя. Дело в том, что литий-ион достаточно гибок и универсален, вы можете использовать батарею электромобиля, чтобы, например, компенсировать режимы работы энергосети. Во время подключения он не только заряжается, но и выполняет много дополнительных функций. Сегодня наша портфельная компания Enertech International поставляет батарейки для гибридного автомобиля Aurus, и эти же батарейки используем на заводе в Подольске, что позволяет ему экономить электричество: когда энергия становится дороже, они берут ее не из сети, а из накопителя.

Каких результатов к 2021 году вы достигли в этом направлении?

Самое главное мы уже сделали – получили технологию, которой не было в России. Мы купили корейскую компанию, которая уже 20 лет производит литий-ионные батареи, а в 2025 году откроем собственное производство батарей на площадке Балтийской АЭС в Калининградской области. Когда вопрос экологичного транспорта был поднят на государственном уровне, в России уже существовала технология производства батарей и все возможности для ее дальнейшего развития. Сейчас, безусловно, кризисный год у всех производителей, связанных с потреблением полупроводников, из которых делают чипы, необходимые для управления батареями. Но это временная трудность, которую мы переживем.

Ваше производство тоже можно будет называть гигафабрикой по аналогии с заводом по производству батарей для Tesla?

Термин «гигафабрика» существовал и раньше, просто компания Tesla его популяризировала. Gigafactory – это производство батарей емкостью больше чем 1 гигаватт-час в год. Тема литий-иона достаточно новая, в 2001 году мощность производств максимально составляла 2 гигаватт-часа, батареи преимущественно использовались в ноутбуках и мобильных телефонах. Сейчас производится 300 гигаватт-часов, цифра будет расти до 2 тераватт-часов, поскольку основной потребитель этого объема – электротранспорт.

Уже сейчас в Европе действуют определенные ограничения на въезд в тот или иной город на машине, которая не соответствует нормам выбросов, установленным Евросоюзом. В России мы также на государственном уровне обсуждаем нормативы и требования, стимулирующие разработку новых программ, однако это непростая задача в силу того, что есть внутреннее нефтегазовое лобби.

Как «Росатом» меняется в связи с экологическими трендами?

«Росатом», наверное, быстрее всех госкомпаний оседлал этот тренд. Так, например, два года назад у нас появился директор по устойчивому развитию. «Атомэнергопром» уже выпустил зеленые облигации. Компания «Атомэнергопромсбыт» сейчас продает киловатт-часы с наших ветряков, ну а мы в «РЭНЕРА» сделали первую российскую серию электрического спортивного картинга и провели гонки среди детей. Еще в прошлом году компания приняла цели устойчивого развития ООН как основной производственно-логистический критерий.

В данный момент «Росатом» продвигает концепцию «зеленого квадрата», то есть четырех основных источников энергии: ветер, солнце, вода и атом, в том числе на уровне экологического образования и агитирования. Мы сейчас запускаем проект по оценке углеродного следа, чтобы потом выработать план по его снижению и в идеале – обнулению.

Почему среди студентов экономических вузов карьера в госструктурах не так популярна?

Потому что денег там не платят. Нужно иметь конкретную цель – например, стать политиком, – чтобы идти работать чиновником. Или выполнять определенную миссию для себя и для общества. Потому что свежему выпускнику просто так идти на зарплату в несколько раз меньшую, чем он получал на стажировке, просто нерационально. В свое время я ушел из консалтинга, потому что хотел работать с материей – видеть результаты своей работы и сделать свой личный вклад в какое-то дело. Могу сказать, что я уже поучаствовал в создании двух индустрий – ветроэнергетики и литий-ионных накопителей. Недавно мы с детьми проезжали мимо Кочубеевской ветроэлектростанции. Здорово, когда знаешь, что без тебя этот пейзаж не изменился бы. Это стоит любых бонусов, которые ты мог бы получить в IB или консалтинге.