• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

О проекте
«Конструктор успеха»

Как найти свое место в жизни, заняться тем, что получается легко и приносит счастье? Для этого нужно правильно применить знания, которые дал университет и сама жизнь. В проекте «Конструктор успеха» мы рассказываем о выпускниках Высшей школы экономики, которые реализовали себя в интересном бизнесе или неожиданной профессии. Герои делятся опытом — рассказывают, какие шишки набивали и как использовали предоставленные им шансы.

Выпускник Вышки Петр Жуков — владелец двух инвестиционных фондов, хотя диплом юриста, казалось бы, не предвещал такого поворота. В рубрике «Конструктор успеха» Петр рассказал о нервных расстройствах банкиров, о тех, кто рулит курсом доллара, и о том, почему он не дает денег хипстерам.

С чего началось ваше отдаление от юриспруденции и приближение к экономике?

Я еще учился, когда стал трейдером во Внешпромбанке. Сначала я пришел практиковаться как юрист — например, разрабатывал документы для брокерских соглашений. А потом быстро понял, что не хочу заниматься юридической работой и попросил разрешения постажироваться как трейдер. У меня начало получаться, правда, с торговлей акциями я больше не пересекался, но опыт полезный.

После я попал на стажировку в компанию Brunswick UBS и снова начал работать по специальности — помогал главному юристу. Компания знаковая, Brunswick UBS одни из первых в середине 90-х стали полноценным инвестиционным домом в России, сделанным по западному лекалу. После месяца стажировки и укоренился в мнении, что юриспруденция не для меня, и это сыграло важную роль в моем дальнейшем росте.

Когда поняли, что право — не ваше?

Молодежь склонна романтизировать профессию — в своих мечтах они бьются за правое дело, выступают в суде, вызывают восхищение ораторскими способностями. Но такие «герои» выходят из ничтожного процента юристов. Я это понял и пошел в финансы.

Получилось так, что я попал к очень классным людям. Я зацепился за аналитический отдел и подружился с ребятами, которые пишут глубокие и интересные исследования. Но для полноценной работы не хватало фундаментальных знаний, и мне порекомендовали проинтервьюироваться в Brunswick Сapital, где занимаются инвестициями в реальный бизнес. Там как раз искали людей, друзья привели меня туда почти за руку, отдали в стажеры, быстро натаскали, и скоро я стал аналитиком и получил свой первый опыт инвестиционных проектов.

Но начать полноценную карьеру в private equity (частные инвестиции — прим.) сразу не получилось. Brunswick Capital 2003-2004 годах приостановил финансирование новых проектов. В одном здании с нами работали ребята из IB (investment banking — прим.). Я не совсем понимал, чем они занимаются, но когда бизнес Brunswick Capital сжался, я пошел аналитиком в UBS Invetment Banking. И вот отсюда уже началась полноценная карьера, в этой сфере я провел последующие 8 лет жизни.

Фото: Михаил Дмитриев

Как совмещали с работу учебой? В Вышке это трудно сделать.

В Вышке действительно трудно пропускать, это тотально влияет не только на знание, но и на оценки. Особенно если ты студент МИЭФ — там точно надо учиться всерьез. Но студенту очень важно уметь успевать все — гулять, ходить на вечеринки, просыпать лекции и получать всесторонний жизненный опыт. Я все же получил красный диплом, учиться мне удавалось хорошо.

Чем хороша сфера IB для молодого специалиста?

Принято считать, что в IB работают невероятно квалифицированные, влиятельные и профессиональные люди, поэтому за услуги им надо платить больше, чем другим консультантам. Банк для этой структуры условное название, отдел IB, как правило, есть во всех крупных коммерческих банках, но по сути это консалтинговый бизнес.

У всех, кто работает в международном IB, в принципе есть возможность поработать за границей. Можно подать заявку о переводе в один из европейских или американский офис, и она, с высокой степенью вероятности, будет удовлетворена.

Сначала я хотел в Нью-Йорк, но никто из Нью-Йорка не хотел на мое место в Москву. И тогда я поехал в Лондон.

Пока ты аналитик — ты единица для выполнения стандартного набора функций: молодой профессионал для ручной работы на сделках. Тебя можно ротировать сколько угодно — на твое место посадить немца из франкфуртского офиса, а тебя в 24 года отправить в Германию. У меня даже было предложение поработать в Австралии, но товарищ сказал: там нереальная жара, пауки и прочее, и к тому же Австралия — все-таки далековато от дома. Сначала я хотел в Нью-Йорк, но никто из Нью-Йорка не хотел на мое место в Москву. И тогда я поехал в Лондон.

В России, в Лондоне и в США вам пришлось работать одинаково или по разные стороны океана разная офисная метафизика?

Все, что связано с бизнес-культурой США — это суперэффективная машина. Это невероятная конкуренция на всех уровнях, между сотрудниками внутри структуры и компаниями на рынке все отстроено идеально, уровень нагрузки и психологического давления, паранойи и перфекционизма близок к возможному максимуму. Работа в банковской индустрии в США — на грани или за гранью физических возможностей человека, и это имеет свои плюсы — все стремятся к идеальному продукту, который они создают. Это провоцирует людей вести себя агрессивно в рабочей среде, долго жертвовать своей нормальной жизнью вне работы, что сказывается на психическом и физическом здоровье человека — но у банкиров времени на психоаналитика не хватает, и некоторые тихо (или не тихо) сходят с ума. Некоторые превращаются в довольно неприятных людей — все зависит от того, насколько ты в начале пути адекватный человек с окрепшим умом и волей. В общем, для развития молодой личности мало благотворного, но профессионально — это потрясающая школа. Если ты выдерживаешь и остаешься, то тебя учат всему быстро и системно, а планку задирают все выше.

Если говорить о банках: на «Дне Вышки» вы упомянули, что финансовая политика — это мировая политика вообще. Существует ли пресловутая теория заговора?

У людей не сильно сведущих есть представление о том, как глобальные финансовые институты вынуждают власть лоббировать их интересы. Это очень общий тезис, но если говорить конкретно, то исходя хотя бы из размеров этих институтов они имеют влияние — в России это Сбербанк и ВТБ. Это не просто банки. Государство не может себе позволить, чтобы эти институты чувствовали себя плохо, потому что они имеют огромное социальное значение, и их вкладчики исчисляются миллионами. Очевидно, что отношения с этими банками влияют на рейтинг одобрения и финансовое положение власти, состояние ликвидности в экономике страны и т. п. Даже у нас банки — это политический и социальный инструмент.

Если смотреть на международные банки, то они в десятки и сотни раз превышают масштабы бизнеса того же Сбербанка. Это действительно глобальные институты, и у них огромное количество механизмов влияния на локальную и глобальную политику. Крупный банк в США — отчасти бизнес, построенный на лоббизме. К примеру, они напрямую и открыто финансируют организации, которые являются промежуточным звеном между банками и сенаторами.

Фото: Михаил Дмитриев

А при чем тут они и каждый из нас?

У руководителей таких банков есть право голоса при формулировании финансовой политики государства, а политика американской администрации влияет на все, например, непосредственно на нас, потому что от этого зависит курс доллара. А курс доллара последние месяцы в известной степени и есть наша жизнь. Вот такие задачи и стараются решать главы всяких Goldman Sachs и J.P. Morgan. У них, конечно, есть целый ряд эмиссаров и назначенцев на руководящих должностях в разных важных организациях, начиная с администрации Белого дома, заканчивая ЕЦБ, Всемирным банком и т. д. Поэтому они говорят: вам сейчас будет плохо и все упадет, если вы не измените налоговую политику или не понизите учетную ставку. Конечно, никакого дерганья за веревочки нет, как убеждают нас сторонники конспирологических теорий — это жесткая и обусловленная социально-экономическими причинами борьба. Мировые банки действительно супермощны и управляют сотнями миллиардов и даже триллионами долларов, и в нашей системе мироустройства с этими деньгами можно добиться многого, почти всего, что хочешь.

На каком этапе вы пришли к идее своего бизнеса?

Банковская работа утомляет. Я дорос до определенного уровня, переехал в Москву и из функции физического выполнения трудоемких заданий в короткий срок перешел в функцию выигрывания сделок. Это меньшая нагрузка и другая по содержанию работа: общение с важными и серьезными людьми.

Кроме того, в 2008 году случился кризис, точкой отсчета которого принято считать крах Lehman Brothers и Bear Sterns, двух больших инвестиционных банков. Для моей карьеры этот кризис означал, что произошел фундаментальный сдвиг именно на рынке инвестиционно-банковских услуг. Cтало модно считать банкиров злом, кровопийцами, манипуляторами, которые придумывают искусственные финансовые инструменты, с помощью которых население теряет деньги. Паразиты на теле трудового народа — что чистая правда.

Появилось движение Occupy Wallstreet и всемирная ненависть к отрасли — ничего хорошего это банкиру не сулило. Государству пришлось отвечать на запрос электората, и комиссии и зарплаты банкиров резко снизились. Для меня же оправданием повышенной интенсивности работы всегда служила компенсация. Когда я понял, что все теперь будет не так красиво, я начал искать возможность выйти из отрасли. И выбрал инвестиционную деятельность.

Вы за время работы хорошо «распахали» инвестиционную отрасль — каково было соприкоснуться с ней вне крупной банковской структуры?

Я думал, что распахал, но до сих пор учусь. Прошло четыре года, я все еще учусь плавать сам, и когда начал — многого не понимал со стороны инвестора, человека, управляющего деньгами. Это перестройка мозга, когда ты начинаешь не просто выполнять работу, а генерировать ее.

У вас сейчас две компании: Indigo Capital Partners и Endemic Capital. Объясните мне разницу между ними?

Фонды, как правило, отличаются друг от друга количеством вкладываемых денег и стадиями развития бизнесов, в которые вкладываются деньги. Венчурные и посевные фонды всегда касаются молодых бизнесов, которые обычно не являются самоокупаемыми и не обладают собственными ресурсами, чтобы расти. Такими инвестициями занимается фонд Endemic Capital.

Стоит заявить о том, что у тебя инвестиционный бизнес, и к тебе валится огромное количество предложений, включая поток нерелевантного треша.

А есть Private equity (частные инвестиции — прим.) фонды — они инвестируют в зрелые и сложившиеся бизнесы, при этом размеры инцестиций гораздо больше венчурных. Для этого у меня есть фонд Indigo Capital.

Какой из них приносит больший доход? Полагаю, посевной фонд вообще не из прибыльных предприятий.

Я его создал скорее в ответ на тягу помогать молодым предпринимателям и развивать их бизнес-идеи. Люди вне рынка часто не понимают отличия одних инвестиций от других — по их мнению, раз я занимаюсь инвестициями, значит, у меня есть деньги на любые проекты. Стоит заявить о том, что у тебя инвестиционный бизнес, и к тебе валится огромное количество предложений, включая поток нерелевантного треша. После создания фонда Indigo со мной случилась именно такая история. Например, я часто был вынужден отказывать хипстерам с многочисленными проектами мобильных приложений или бородатым гикам, собирающим роботов. Но среди соискателей попадаются очень приятные люди, и в какой-то момент мне стало жалко их отфутболивать, почему бы не дать им немного денег? Мы с Лешей Бельтюковым создали Endemic Capital и начали давать небольшие деньги на развитие проектов ранних стадий в России и за границей. Создали для этого отдельный мини-фонд, Endemic Capital.

И какие у вас требования к юным соискателям инвестиций?

С проектом и чистым листом мы никого не слушаем, нужен продукт или прототип бизнеса с командой и понятной услугой, которая уже продается. Мы даем оценку проекту, измеряем его перспективы на рынке, уникальность бизнес-модели и другие инвестиционные параметры. Экспресс-анализ обычно происходит за один скайп-звонок или встречу после изучения презентации проекта.

Есть среди ребят, с которыми вы связались, интересные и реализованные кейсы?

Среди них есть разные направления, кто-то сильно продвинулся, кто-то стоит на месте. Идея была в том, чтобы быть для них диагностиками. Рынок и инвестиционная мода таковы, что сегодня активно реализуются проекты большей частью технологические или связанные с зеленой энергией, вроде ветряков или солнечных батарей, а завтра вдруг все возвращаются к мобильным или софту. Но мы также смотрим и на нетехнологичные молодые бизнесы. Недавно мы откликнулись предложение поучаствовать в интересном и совсем не стандартном проекте — сети футбольных секций для детей дошкольного возраста. Эта ниша оказалась совершенно свободной.

Что происходит на российском рынке инвестиций?

Он находится если не в зачаточном, то в младенческом состоянии. Причем младенец не очень здоров, и будущее его неизвестно. Развитию, естественно, не способствует ситуация с санкциями, потому что рынок частных инвестиций часто зависит от степени ликвидности в экономике и взаимодействия с иностранными компаниями и инвесторами. У последних прямой запрет на покупки в России. Хотя кто-то запрет обходит, и сделки заключаются, пусть и в малых масштабах.

 

$180

миллионов заработал Люксембургский фонд Mangrove Capital Partners, который в 2003 году вложил $1,9 млн в Skype.

Источник

 

Индустрия private equity не развивается сама и не обретает правильно структуру — у нас есть всего два крупных фонда с американским капиталом. Еще несколько десятков мелких и средних фондов разной степени бодрости. Для сравнения, в одной Германии несколько тысяч инвестиционных фондов.

У нас есть еще государственный — РФПИ (Российский фонд прямых инвестиций), который финансируется государством, но работает в общем рынке. Есть инвестиционные структуры при крупных госбанках типа ВТБ.

Еще один вид игроков на рынке прямых инвестиций — олигархические группы, так называемые фэмили офисы или инвестиционные департаменты финансово-промышленных групп. Например, есть очень богатый дядя, и при нем офис, управляющий его деньгами. В том числе этот «офис» покупает какие-то бизнесы. Психология большинства наших олигархов такова, что почти никто из них не доверяет свои деньги инвестиционным фондам. Они уверены в собственной экспертизе и инвестиционном опыте, хотя в полной мере профессиональными участниками рынка private equity никогда стать не смогут в силу дефицита времени, наличия приоритетов более высокого уровня и отсутствия четкой стратегии.

В общем, крайне сложный рынок.

У вас впечатляющий опыт, не думали читать лекции и развивать отрасль еще и теоретически?

У меня есть тяга к лекторству. Я люблю поговорить, люблю людей — молодых, активных, мне есть что им рассказать, это невероятное удовольствие. Я пару раз читал лекции в Сколково, в РЭУ им. Г.В. Плеханова, рад, что Вышка тоже зовет меня на мероприятия — мне хотелось бы делать в Вышке что-то системно и регулярно. Например, прочесть курс «Корпоративные финансы». Пока не могу вырвать на это время из своего графика, но сделаю это рано или поздно. Вообще, связь с Вышкой не теряю, набираю оттуда в штат ребят. У меня вице-президент и аналитик из Вышки, с экономфака и МИЭФ, главная юристка тоже моя однокурсница. Для моего рынка Вышка — номер один по поставке кадров. Этот вывод основан на семилетнем опыте подбора молодых кадров в России, я по долгу службы посмотрел за это время больше нескольких сотен кандидатов в бытность стаффером в Credit Suisse и уже в рамках фонда.